Стоя боком к судьям, повернув к ним голову, опираясь локтемна конторку, прокурор вздохнул и, отрывисто взмахивая в воздухе правой рукой,заговорил. Первых слов мать не разобрала, голос у прокурора был плавный, густойи тек неровно, то - медленно, то - быстрее. Слова однообразно вытягивались вдлинный ряд, точно стежки нитки, и вдруг вылетали торопливо, кружились, какстая черных мух над куском сахара. Но она не находила в них ничего страшного,ничего угрожающего. Холодные, как снег, и серые, точно пепел, они сыпались,сыпались, наполняя зал чем-то досадно надоедающим, как тонкая, сухая пыль. Этаречь, скупая чувствами, обильная словами, должно быть, не достигала до Павла иего товарищей - видимо, никак не задевала их, - все сидели спокойно и,по-прежнему беззвучно беседуя, порою улыбались, порою хмурились, чтобы скрытьулыбку. - Врет! - шептал Сизов.
Она не могла бы этого сказать. Она слышала слова прокурора,понимала, что он обвиняет всех, никого не выделяя; проговорив о Павле, онначинал говорить о Феде, а поставив его рядом с Павлом, настойчиво пододвигал кним Букина, - казалось, он упаковывает, зашивает всех в один мешок, плотноукладывая друг к другу. Но внешний смысл его слов не удовлетворял, не трогал ине пугал ее, она все-таки ждала страшного и упорно искала его за словами - влице, в глазах, в голосе прокурора, в его белой руке, неторопливо мелькавшей повоздуху. Что-то страшное было, она это чувствовала, но - неуловимое - оно неподдавалось определению, вновь покрывая ее сердце сухим и едким налетом.
Она смотрела на судей - им, несомненно, было скучно слушатьэту речь. Неживые, желтые и серые лица ничего не выражали. Слова прокурораразливали в воздухе незаметный глазу туман, он все рос и сгущался вокруг судей,плотнее окутывая их облаком равнодушия и утомленного ожидания. Старший судья недвигался, засох в своей прямой позе, серые пятнышки за стеклами его очков пороюисчезали, расплываясь по лицу.
И, видя это мертвое безучастие, это беззлобное равнодушие,мать недоуменно спрашивала себя: «Судят?»
Вопрос стискивал ей сердце и, постепенно выжимая из негоожидание страшного, щипал горло острым ощущением обиды.
Речь прокурора порвалась как-то неожиданно - он сделалнесколько быстрых, мелких стежков, поклонился судьям и сел, потирая руки.Предводитель дворянства закивал ему головой, выкатывая свои глаза, городскойголова протянул руку, а старшина глядел на свой живот и улыбался.
Но судей речь его, видимо, не обрадовала, они не шевелились.
- Слово, - заговорил старичок, поднося к своему липукакую-то бумагу, - защитнику Федосеева, Маркова и Загарова.
Встал адвокат, которого мать видела у Николая. Лицо у негобыло добродушное, широкое, его маленькие глазки лучисто улыбались, - казалось,из-под рыжеватых бровей высовываются два острия и, точно ножницы, стригутчто-то в воздухе. Заговорил он неторопливо, звучно и ясно, но мать не моглавслушиваться в его речь - Сизов шептал ей на ухо:
- Поняла, что он говорил? Поняла? Люди, говорит, расстроенные,безумные. Это - Федор?
Она не отвечала, подавленная тягостным разочарованием. Обидаросла, угнетая душу. Теперь Власовой стало ясно, почему она ждаласправедливости, думала увидать строгую, честную тяжбу правды сына с правдойсудей его. Ей представлялось, что судьи будут спрашивать Павла долго,внимательно и подробно о всей жизни его сердца, они рассмотрят зоркими глазамивсе думы п дела сына ее, все дни его. И когда увидят они правоту его, тосправедливо, громко скажут:
- Человек этот прав!
Но ничего подобного не было - казалось, что подсудимыеневидимо далеко от судей, а судьи - лишние для них. Утомленная, мать потерялаинтерес к суду и, не слушая слов, обиженно думала: «Разве так судят?»
- Так их! - одобрительно прошептал Сизов. Уже говорил другойадвокат, маленький, с острым, бледным и насмешливым лицом, а судьи мешали ему.
Вскочил прокурор, быстро и сердито сказал что-то опротоколе, потом, увещевая, заговорил старичок, - защитник, почтительнонаклонив голову, послушал их и снова продолжал речь.
- Ковыряй! - заметил Сизов. - Расковыривай… В залезарождалось оживление, сверкал боевой задор, адвокат раздражал острыми словамистарую кожу судей. Судьи как будто сдвинулись плотнее, надулись и распухли,чтобы отражать колкие и резкие щелчки слов.
Но вот поднялся Павел, и вдруг стало неожиданно тихо. Матькачнулась всем телом вперед. Павел заговорил спокойно:
- Человек партии, я признаю только суд моей партии и будуговорить не в защиту свою, а - по желанию моих товарищей, тоже отказавшихся отзащиты, - попробую объяснить вам то, чего вы не поняли. Прокурор назвал нашевыступление под знаменем социал-демократии - бунтом против верховной власти ивсе время рассматривал нас как бунтовщиков против царя. Я должен заявить, чтодля нас самодержавие не является единственной цепью, оковавшей тело страны, онотолько первая и ближайшая цепь, которую мы обязаны сорвать с народа…
Тишина углублялась под звуками твердого голоса, он как бырасширял стены зала, Павел точно отодвигался от людей далеко в сторону,становясь выпуклее.
Судьи зашевелились тяжело и беспокойно. Предводительдворянства что-то прошептал судье с ленивым лицом, тот кивнул головой иобратился к старичку, а с другой стороны в то же время ему говорил в ухобольной судья. Качаясь в кресле вправо и влево, старичок что-то сказал Павлу,но голос его утонул в ровном и широком потоке речи Власова.
- Мы - социалисты. Это значит, что мы враги частнойсобственности, которая разъединяет людей, вооружает их друг против друга,создает непримиримую вражду интересов, лжет, стараясь скрыть или оправдать этувражду, и развращает всех ложью, лицемерием и злобой. Мы говорим: общество,которое рассматривает человека только как орудие своего обогащения, -противочеловечно, оно враждебно нам, мы не можем примириться с его моралью,двуличной и лживой; цинизм и жестокость его отношения к личности противны нам,мы хотим и будем бороться против всех форм физического и морального порабощениячеловека таким обществом, против всех приемов дробления человека в угодукорыстолюбию. Мы, рабочие, - люди, трудом которых создается все - от гигантскихмашин до детских игрушек, мы - люди, лишенные права бороться за своечеловеческое достоинство, нас каждый старается и может обратить в орудие длядостижения своих целей, мы хотим теперь иметь столько свободы, чтобы она даланам возможность со временем завоевать всю власть. Наши лозунги просты - долойчастную собственность, все средства производства - народу, вся власть - народу,труд - обязателен для всех. Вы видите - мы не бунтовщики!
Павел усмехнулся, медленно провел рукой по волосам, огоньего голубых глаз вспыхнул светлее.
- Прошу вас, - ближе к делу! - сказал председатель внятно игромко. Он повернулся к Павлу грудью, смотрел на него, и матери казалось, чтоего левый тусклый глаз разгорается нехорошим, жадным огнем. И все судьисмотрели на ее сына так, что казалось - их глаза прилипают к его липу,присасываются к телу, жаждут его крови, чтобы оживить ею свои изношенные тела.А он, прямой, высокий, стоя твердо и крепко, протягивал к ним руку и негромко,четко говорил:
