В сущности, было непонятно, почему местные партийные и государственные органы не подвергли виновного Ц. должному наказанию.
II
Шелига не задержался в городе и крепости Эльбинге, где в то время тюрьмы были уже эвакуированы, а множество предателей и дезертиров расстреляно на месте, он оставил в городе только одного инспектора, чтобы тот сообщал ему об обстоятельствах, связанных с делом об убийстве и о многочисленных слухах относительно событий на фронте. В окружной тюрьме — находившейся за пределами Эльбинга — ему доложили, что часть заключенных, воспользовавшись беспорядками, устроенными иностранными рабочими, организовала побег. Среди бежавших был и находившийся под следствием Ц. Вечером того же дня Шелига направился с сопровождающим персоналом на машинах в поместье Ц. в окрестностях Эльбинга. Ему было непонятно, почему место заключения этого человека было таким ненадежным.
В поместье подозреваемого, разумеется, застать не удалось. Шелига дал указание опросить батраков, работавших в поместье, а также священника и местного партийного руководителя. Выяснилось, что подозреваемый появился в поместье на несколько часов и воспользовался для дальнейшего бегства охотничьей повозкой и шестью лошадьми (три пары на смену). Шелига решил, что тот наверняка будет избегать западного направления, Померании или Нижней Силезии; опасность попасть в руки военного патруля, который примет его за дезертира, перевешивала при этом преимущество более короткой дороги. Скорее можно было бы предположить, что подозреваемый будет двигаться по дуге в юго-западном направлении, приближаясь к фронту, потому что так он мог добраться до генерал-губернаторства, до Польши. В результате развала фронта на Висле и быстрого наступления русских армий там возник такой хаос, что Ц. мог попытаться приблизиться к границам рейха с этой стороны. Между прочим, во всей округе не было ни иностранных рабочих, ни бродяг, ни дезертиров, которые могли бы совершить преступление. Попытка свалить вину на бродягу-иностранца — уловка любого отрицающего свою вину. Шелига принципиально скептически относился к такого рода приемам. Однако он все же проверил, мог ли совершить преступление кто-нибудь, кроме подозреваемого. Батраки жили в определенных зданиях, во время работы они были под надзором. У них не было доступа в господский дом, в котором и произошло преступление. Из Эльбинга оставленный там инспектор по телефону сообщил, что ему удалось выяснить в связи с делом об убийстве: похоже, никакой особой протекцией Ц. не располагает, однако никто в данное время не желает доводить расследование до конца. Партийные органы этим не занимались. В органах правосудия считали, что настоящую опасность в данный момент представляют не господа вроде Ц., а бесчисленные группы смутьянов и бандитов, решивших, что теперь, когда война близится к концу и, в особенности, когда рухнул фронт на Висле, настал их час. Точно так же прокуратура полагала, что в ситуации опасной напряженности не стоит, так сказать, губить своих людей; следует подходить к делу с позиции сложившейся в конце концов ситуации. Все эти точки зрения советник юстиции Шелига не разделял.
III
Шелиге понадобилось менее часа, чтобы убедиться в виновности хозяина поместья. По его указанию в комнате, где был найден убитый, мелом на полу была реконструирована ситуация, после чего он с ассистентами воспроизвел довольно примитивное преступление. У одного из батраков была найдена одежда Ц., на которой, как и ожидалось, обнаружились пятна крови. Эта и другие улики были отправлены в Эльбинг на телеге. Что же касается проблемы, что убийство было совершено особенно жестоким образом, а потому с трудом может быть приписано человеку образованному и происходящему из хорошей семьи (откуда, собственно, и возникало подозрение, что преступником был все же какой-нибудь иностранный рабочий), то и она была удовлетворительным образом разрешена после получения соответствующих данных о личности подозреваемого. Сам по себе он был, и в этом сходились все опрошенные, человеком высокой морали, которая в этом особом случае и должна была быть преодолена. Само собой разумеется, что причиной увечий, нанесенных гостю, стали те особые требования, которые помещик привык предъявлять своей совести. Речь шла о своего рода эксцессе совести, которая не смогла предотвратить убийство в сложившейся ситуации и потом путем нанесения увечий пыталась найти для себя хоть какую-то возможность выражения.
Шелига оставил второго инспектора в поместье, дав ему указание провести до появления русских необходимые допросы, а по мере приближения опасности вернуться в Берлин через Эльбинг. Сам же он с двумя ассистентами и машинисткой — которой он по пути надиктовал подробный отчет о предварительных результатах расследования — поехал к железнодорожному узлу Шмилау. Оттуда он рассчитывал быстро перебраться на юг на поезде или дрезине. Тогда он мог бы перехватить убийцу на одной из дорог южного направления. Однако километров за тридцать до Шмилау они столкнулись на шоссе с колонной военных машин, двигавшейся им навстречу. Машины шли по три в ряд по не слишком широкой заурядной шоссейной дороге, за ними следовали танки по два в ряд. Танки и машины были облеплены солдатами. Эта колонна, направлявшаяся в Эльбинг, оттеснила встречных пешеходов, а также машины советника юстиции на обочину. Несколько мотоциклистов ехали впереди колонны, чтобы предупредить о ее приближении и расчистить дорогу; у мотоциклистов был приказ полностью расчистить путь, они отослали Шелигу к ближайшему офицеру. Но потребовалось некоторое время, чтобы заполучить кого-нибудь из ответственных офицеров, потому что не так-то просто докричаться до офицера в быстро едущей колонне и добиться, чтобы он слез с машины. Офицер, спустившийся на землю, мог упустить свою группу, и этот прыжок с машины был для него опасен, потому что по законам военного времени ему не полагалось покидать свою часть. Поэтому советнику удалось обменяться с офицером лишь несколькими словами, прежде чем тот вновь вскочил на один из шедших друг за другом грузовиков. Шелига потерял несколько часов, когда он мог только ждать и надеяться. Теперь уже не было надежды, что он сможет перехватить убийцу на пути в Польшу, даже если проедет часть пути на поезде.
IV
На железнодорожном узле и в крепости Шмилау, гарнизонном городишке с населением, наверное, в 15 тысяч жителей, советник юстиции Шелига обнаружил в местном военкомате работающий телекс. По телефону он получил от человека, оставшегося в поместье подозреваемого, последние результаты следствия. Орудие убийства было найдено в подвале господского дома, переправлено в Эльбинг и там соответствующим образом обследовано. Еще были показания батраков и местных жителей.
С помощью телекса Шелига смог связаться с несколькими местами в Восточной Пруссии, Западной Пруссии и Польше (теперь уже можно было сказать: бывшем генерал-губернаторстве). Таким образом он пытался окружить убийцу, который был где-то неподалеку, среди окрестных лесов и лугов, и стремился скрыться. Иными словами, он надеялся организовать, не имея на это достаточных средств, облаву, хотя и понимал, что в построенной им системе есть немалые прорехи. Но Шелига убедился, что его запросы, рассылаемые по различным достижимым адресам, наталкивались на халатное отношение, а то и просто бывали отвергнуты. Проведение розыскных мероприятий, касающихся одной-единственной личности, в сложившихся обстоятельствах было, по мнению нижестоящих инстанций, невозможно и бесперспективно. Как будто убийство такого рода можно было считать простительной шалостью! Шелига отправил по телексу следующее послание генералу полиции в Краков:
