Хайо Корнель (Берлин)
АЛЕКСАНДР КЛЮГЕ: ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ СИЛУЭТ
Прошло уже более двадцати пяти лет с тех пор, как поэт и эссеист Ханс-Магнус Энценсбергер назвал Александра Клюге самым неизвестным среди известных немецких писателей. В принципе немногое изменилось к началу нового тысячелетия. Начиная с 60-х годов Клюге является довольно видной фигурой в (западно)германском общественном мнении. Его необычная, ни с чем не сравнимая по разнообразию и очень заметная для публики деятельность в разных областях способствовала тому, что многие недоумевают, когда речь заходит об Александре Клюге как о писателе и литераторе. Свою известность среди широкой немецкой общественности он завоевал прежде всего как кинорежиссер.
Издание в 2000 году «Хроники чувств» резко изменило это восприятие. В этом труде, в оригинале состоящем из 2000 страниц, собраны старые, появлявшиеся уже как самостоятельные публикации тексты, такие как «Биографии», и новые истории, возникшие преимущественно в 90-е годы и, за некоторыми исключениями, не публиковавшиеся ранее. «Хроника» являет собой, таким образом, одновременно и собрание сочинений, и opus magnum.
То обстоятельство, что законченную работу оказалось возможным составить из старых и новых текстов и представить ее читателю как единое целое — о чем любой другой немецкий писатель мог бы только мечтать, — связано прежде всего с в высшей степени индивидуальным или в понимании Клюге «своенравным», методом работы автора.
Сам Клюге с удовольствием подчеркивает, что корень немецкого слова «читать» происходит от латинского «legere», имеющего, в отличие от немецкого языка, двойное значение: «читать» и «собирать». Работа как писание, проистекающая для него из чтения и продолжающаяся в прочитанном, подобна деятельности собирателя. Это работа первооткрывателя, археолога, детектива. «Я ничего не изобретаю», — говорит Клюге, будучи совершенно прав в каком-то не наивном смысле. Потому что, конечно, «изобретает» он другой, неизвестный нам до сих пор конец для Анны Карениной, — равно как и докторская диссертация Хуан Цзы-Ву о феномене оперы в главе «Приватизированный фронтовой театр» может быть продуктом воображения рассказчика. В основании этого тем не менее лежит реалистический метод.
Истории, рассказанные Клюге, не только содержат «зерно правды», они вообще являются «действительно правдивыми». К такому пониманию действительности относится не только эмпирически достоверное, но и в не меньшей степени — в определенный момент возможное. Все могло бы случиться и иначе. Смерти Анны Карениной можно было избежать, как бесчисленных смертей в исполнении сопрано в пятых актах опер за всю их историю. Наоборот, могло не состояться и счастье в любом из случаев. Этого мы должны ожидать, «поскольку нет чистого настоящего». Оно всегда неразрывно связано с тем, «откуда я иду», и тем, «куда я иду». В действительности всегда присутствует и форма возможного (то есть то, что могло бы быть, и то, что еще может возникнуть), и форма желаемого (то есть то, что, наверное, было невозможно, но было бы лучше, и то, что еще могло бы произойти из этого, а если нет, то все же было бы лучше). Без этой способности к различению, считает Клюге, люди не имели бы шансов выстроить свое самосознание, делающее их разумными, готовыми к компромиссам, доброжелательными и великодушными личностями.
Как раз поэтому труд Клюге может быть прочитан как проявление патологии общества, которое — что биографически и так очевидно — включает его в традицию «критической теории» «франкфуртской школы». Клюге сам называет себя «рассказчиком франкфуртской школы», но преуменьшает свое значение для нее, признавая за собой только подчиненное место в иерархии франкфуртцев. На первый взгляд его труд кажется диаметрально противопоставленным действительно могущественному представителю этого круга Теодору В. Адорно. Точкой отсчета общественной теории Адорно являются «обманные обстоятельства», накладывающиеся на все то, что считается еще положительным (и именно на это), и подгоняющие всё навстречу бездне в «негативной диалектике» (как говорят острословы, Адорно провел всю свою жизнь в «Гранд-отеле „Бездна“»).
Клюге, напротив, видит в бездне спасительную дорогу к открытому счастью — по крайней мере как возможность. Было бы наивным только поэтому приписывать Клюге «позитивную диалектику» и противопоставлять ее диалектике Адорно, если бы даже она и была действительно ее противоположностью. Скорее более подобающим было бы назвать ее другой, светлой стороной негативной диалектики. В этом отношении труд Клюге по существу, а не только биографически или тематически, является частью традиции «франкфуртской школы», причем ее легитимной частью.
Александр Клюге родился («в сорочке») 14 февраля 1932 года в Хальберштадте на краю горного массива Гарц. Отец — земский врач, акушер, любитель оперы и временами — театральный врач. Стиль его жизни буржуазный, консервативный, но он против Гитлера и НСДАП, поскольку они опозорили буржуазные добродетели. В военные годы ребенок проводит много времени в местном кинотеатре, чаще всего, разумеется, на последних рядах балкона, чтобы этого никто не заметил. Поэтому он, как правило, мог только слышать фильмы, но не видеть. Этот опыт, которому он придает столько значения, получил свое продолжение в последние годы войны. Клюге со своей сестрой время от времени сидят под столом в гостиной, когда взрослые разговаривают о грозящих им бедствиях войны. Он мало понимает детали и соображения, но догадывается, что приближается что-то большое, значительное, страшное. Позднее Клюге скажет: «Когда я чего-то не понимаю, во мне просыпается любопытство».
8 апреля 1945 года тринадцатилетний мальчик переживает воздушный налет на Хальберштадт, настоящую огневую атаку. Клюге выживает в подвале родительского дома со всей своей семьей, вокруг них горит город — но могло бы быть и иначе: всего в нескольких метрах от них рвутся бомбы. И еще по-другому: если бы погода была лучше, бомбардировщики 13-го воздушного флота США полетели бы дальше до Стендаля и только там сбросили бы свой груз. Сам Клюге сегодня вспоминает, что его первая реакция на происшедшее заключалась в вопросе, нужно ли ему делать задания к уроку фортепиано и будут ли в понедельник занятия в школе: ведь ему было что рассказать. Сегодня Клюге называет эту реакцию, с одной стороны, неадекватной, то есть непригодной для действительности, с другой стороны, абсолютно реалистичной, поскольку в ней проявляется жизнь со всеми ее формами желаемого и возможного. Вскоре после этого его родители разводятся, и ребенок спрашивает себя: что хуже? И то и другое означает, что дом для него потерян. Глубокие разломы в чувственном мире ребенка. Клюге переезжает в Берлин со своей матерью, довольно практичной, далекой от искусства женщиной, предки которой вышли из «манчестерского капитализма». Его собственная любовь к музыке и, особенно, к опере только усилилась с отдалением от отца — так же как и его склонность выносить и делать продуктивными противоречия. Позднее Александр Клюге скажет: «Чувства не умеют забывать» и «Чувства всегда верят в счастливый исход, но всегда оказываются обманутыми». Поэтому впредь он займется выяснением вопроса: «Как можно предотвратить катастрофы?» Поэтика Клюге, таким образом, глубоко укоренена в опыте его собственной биографии.
