— Я тебе не верю.
— Чему ты не веришь, Алекс? Тому, что я говорил это? Тому, что ты приносишь несчастье? Тому, что это я убил Гудли и Альфреда? Во что именно ты не можешь поверить?
— Я не знаю. Я не знаю, чему верить.
— Ради бога, перестань распускать нюни, крошка Алекс. Ты прав, я — ублюдок. Всегда им был и всегда буду. А хочешь услышать кое-что новенькое?
— Что еще?
— Тебе это понравится. Обещаю. Это доказывает, что ты не приносишь несчастья, что это бред.
— И что же это такое?
— Черт, я даже не знаю, как ты это воспримешь. Может быть, опять разозлишься на меня.
— Выкладывай свои гадости, Бобби, и убирайся.
— Понимаешь, ты не был виноват в смерти Стива и Виктории. Это тоже я подстроил.
— Как ты мог это подстроить? Тебя там даже не было. Это произошло из-за того, что я закричал и…
— Я подкрутил тормоза на его мотоцикле.
— Что ты сделал?
— Я уже сказал, Алекс. Я знаю, ты неважно соображаешь, но со слухом у тебя все в порядке.
— Но зачем? Какая у тебя была на это причина? Ничто не делается без причины.
— Прекрати плакать, Алекс. Вечно ты распускаешь сопли. Я сделал это просто потому, что мне хотелось посмотреть, что из этого выйдет. Вот и все. Конечно, это нельзя назвать серьезной причиной, но, если бы у меня всегда находились серьезные причины, я не был бы ублюдком Бобби, не правда ли? Ладно, время посещений закончилось. Очень жаль. Но у тебя теперь есть над чем подумать. Поправляйся скорее, а то очень скучно, когда даже поговорить не с кем.
Я опять был дома.
Я собирался изменить свою жизнь.
Я собирался разделаться с Бобби раз и навсегда.
Но прежде всего мне надо было изменить себя.
Перестать приносить несчастье близким.
Я решил покончить с прошлым и начать все с начала.
С чистого листа.
Я собирался покончить раз и навсегда со всем этим беспредельным депрессняком, нанести визит морскому чудовищу на краю земли и посмотреть, как оно подавится моим прошлым. После этого руки у меня будут свободны. Я смогу убить Бобби.
Заново изобрести свое подлинное «я» и жить после этого спокойно и счастливо. На мой взгляд, это был отличный план.
Прежде всего надо было уничтожить то, что связывало меня с моим детством. Целый сундук старых фотографий, фотоаппаратуру, увеличители, ванночки, все лабораторное оборудование, дневники, письма и… самого Джаспера Бога Уокера.
Я убедил Винсента помочь мне.
Ни он, ни Хелена не одобряли того, что я собирался сделать, они считали, что это нехорошо и что я когда-нибудь пожалею об этом. Я не знал правильно или нет то, что я делал, просто мне надо было это сделать.
Винсент отвез меня в Дулин. Мы проехали весь путь, ни разу не остановившись и не сказав друг другу и двух слов. Нам это было не нужно. Я только во время поездки обратил внимание на то, как он постарел. Странно, что я не замечал этого раньше. Мне всегда казалось, что они с Виски примерно одного возраста — с разницей в пару лет. Виски было бы сейчас под пятьдесят, но Винсент выглядел намного старше, на все шестьдесят. Он был совсем седой, а ведь я помнил, что его волосы были раньше черны как уголь. Перемена произошла как-то незаметно для меня. Я не обращал внимания, что его лицо изборождено глубокими морщинами, что у него такие старые глаза. У меня было чувство, будто я не видел его много лет.
Это казалось так странно.
Когда-нибудь он тоже умрет. И Хелена. Все мы умрем, и нас будут вспоминать только наши дети и их дети. Мы станем памятью будущих поколений. От этой мысли стало как-то теплее — не то чтобы совсем хорошо, но более терпимо.
Мы приехали в Дулин перед наступлением темноты и остановились в пансионе — с постелью и завтраком. У них были две свободные комнаты, и поскольку Винсент не хотел вести машину обратно в Дублин в темноте, а у меня не было прав, мы решили переночевать.
Винсент сразу пошел спать, оставив меня в обществе Патрика Мак-Комиша, хозяина гостиницы. Я сказал ему, что был в этих местах раньше, но в трехлетнем возрасте. Он сообщил мне о трагедии, произошедшей в то время одной сентябрьской ночью. Гостиницей тогда занималась его старшая сестра. Она знала погибшего фотографа очень хорошо. Это был во всех смыслах достойный человек, с красавицей женой и симпатичным сынишкой. Его сестра часто думала о том, что с этим сынишкой стало.
Я рассказал ему, кто я такой и что произошло со мной за эти годы. Вспоминал я только хорошее — у людей хватает и своих проблем. Мы проговорили почти всю ночь, пропуская время от времени по чашечке кофе, и не заметили, как стало светать.
Пора было будить Винсента.
Мы отправились к скале Мохера в полном молчании, словно на похоронах. Винсент подъехал как можно ближе к обрыву. Остановился почти на том самом роковом для меня месте, сам не зная того. Убедившись, что вокруг никого нет, мы выгрузили сундук, коробки, Джаспера и отнесли их к обрыву по заросшей травой тропинке.
Всего мы привезли восемь коробок, не считая сундука. Папины и мамины дневники, ежедневники — все то, что они записывали на память. Все то, что я хотел раз и навсегда забыть. Я оставил себе только три фотографии. На одной из них Виски поднимался на поросший лесом холм, сгибаясь под тяжестью своего штатива, но все же улыбаясь в объектив. На другой смеющаяся Элизабет выскакивала из морской пены, подбрасывая меня в воздух на вытянутых руках, а на третьей мы были сняты все вместе. Виски держал меня за ноги, Элизабет за руки, как будто они хотели разорвать меня пополам. Нам, судя по всему, было страшно весело.
Ну и хорошо. С меня хватит.
Джаспер Бог Уокер и Винсент смотрели, как я швырял коробки за край земли. Камеры, фильтры, бленды, объективы посыпались, кувыркаясь, подпрыгивая на камнях, разбиваясь, — вниз, в море. Настала очередь сундука с фотографиями и дневниками. Я не мог заставить себя сделать это. Я покрылся холодным потом и будто окаменел. Я взглянул на Винсента. Но он, качая головой и вытирая глаза, смотрел на море. Затем он повернулся и пошел прочь. Я знал, что он чувствует.
Я сел на сундук, глядя на Джаспера. Слезы у меня у самого катились из глаз. У Джаспера был озадаченный вид. Неудивительно, что у него были такие печальные глаза. Он слишком многое пережил, слишком многое повидал, и мне расхотелось бросать его с обрыва. Но иногда приходится принимать нелегкие решения. Конечно, я мог бы его оставить, но он всегда напоминал бы мне об этих проклятых годах, о Бобби и о том, что Бобби выделывал с ним.
И потом, он ведь будет вместе со своим хозяином. Он с самого начата был собакой Виски, повсюду сопровождал его. Даже после своей смерти Джаспер остатся с ним, потому что Виски не мог без него обойтись. И теперь они опять будут вместе. Это будет справедливо, разве не так?
