— Джонни, тебе не холодно?
Он был в одном плаще и без шарфа. Он не ответил, по-прежнему смотрел на море. Она вгляделась в его лицо — с заострившимися чертами, устремленное вперед в лимонных лучах заходящего солнца, — от пронизывающего ветра у него слезились глаза, руки он засунул глубоко в карманы.
— Господи, как мне этого не хватало, — сказал он тихо. — Я должен жить у воды. У реки или у моря. Мне это нужно.
— Это у тебя из-за фамилии.
Он обернулся и посмотрел на нее, игнорируя шутку.
— Нет, Хоуп, действительно нужно. Вода меня успокаивает. Я это чувствую, ощущаю глубиной души.
— Все, хватит, пошли обратно в машину. Холод собачий.
— Еще одну минуту.
После паузы он сказал: «Знаешь, это озеро, о котором ты говорила…»
— Да?
— Я этого озера так и не вспомнил. Напрочь его забыл.
— Оно никуда не делось. Я тебе его потом покажу.
— Не понимаю. — Он покачал головой. — Ты уверена, что я его видел?
— Ты говорил, что это твое любимое место.
— Не понимаю.
Хоуп ходила взад-вперед, перетаптывалась с ноги на ногу. Потом натянула на голову воротник куртки, чтобы как-то защититься от ветра, зажгла сигарету. Джон стоял неподвижно, уставившись на воду, глубоко дыша, по-видимому, не чувствуя холода.
Она в одиночестве вернулась в машину, включила двигатель, обогреватель и радио. Он пришел через десять минут, холод окружал его, как силовое поле. Теперь он уже дрожал, вид у него был изможденный и больной. Хоуп была слишком зла, чтобы поддерживать разговор, до коттеджа они доехали молча.
В коттедже она заварила чай и приказала себе быть разумной и проявить понимание. Но все ее благие намерения разлетелись в прах, когда она вошла из кухни в гостиную и увидела, что Джон распаковывает чемодан и стопками выкладывает множество привезенных им книг поверх ее собственных, заваливает ими книжный шкафчик, который она купила в маленьком магазине в Вест Лалворте. Стоя с дымящимися кружками в руках и глядя на него, она почему-то вспомнила название магазинчика: «Антикварные безделушки». Фамилия владельца была Годфорт. Дурацкое сочетание.
Сосредоточив внимание на этих мелочах, она сумела успокоиться и приняла похвалы Джона касательно новшеств в коттедже с каким-то подобием благожелательности.
Потом спросила более резко, чем хотела:
— Где ты думаешь спать?
Мгновение он смотрел на нее, ничего не понимая. «Господи, — он потер лоб ладонью. — Я же забыл. Я не думал… Наверное, я рассчитывал, что мы…»
— Ты можешь лечь на кровати. Меня устроит диван, — сказала она, мысленно спрашивая себя: почему я такая дрянь? — и не находя ответа.
— Нет, нет, — сказал он. — Это несправедливо. Я на диване.
— Нет, Джон. Пожалуйста. Ты сейчас выздоравливаешь. Мне рано вставать. И это же ненадолго.
По его лицу снова пробежала тень. Он медленно опустился в кресло.
— Сколько времени ты намерен здесь пробыть? — спросила она уже спокойнее. — Вернее, хотел бы здесь пробыть?
— Я об этом не задумывался.
— Джон… — Она успела взять себя в руки. — Предполагается, что мы с тобой разошлись. Мы уже не женаты. По сути дела. — Она едва не рыдала от накопившегося в душе гнева. — Боже мой, ты же сам захотел, чтобы мы расстались.
На лице у него проступило отчаянье, он беспокойно заерзал в кресле.
— В том-то и дело, — произнес он. — Я совершил ошибку, ужасную ошибку. Я хочу… чтобы мы не расставались, Хоуп. Никогда. Больше никогда, — она попыталась перебить его, но не успела. — Теперь я понял, лечение мне помогло, что это ты… — Он запутался. И, рубя воздух рукой, с нажимом произнес последнюю фразу. — Я не должен был разбивать наш союз.
— Давай оставим это, — она сделала над собой усилие, голос у нее теперь звучал мягче. — Успеется. Об этом мы можем поговорить потом. — Она закрыла его чемодан, уже почти пустой. — Я оттащу это наверх. Потом поедем поужинаем, нужно же поесть по-человечески.
Трактир «Ягненок и флаг» в Шелдон Кейнз был совершенно неподходящим местом, так, во всяком случае, показалось Хоуп, у которой настроение из-за него только испортилось. Запах пива, бессмысленные разговоры вокруг, стуки, выкрики и волнение, сопровождавшие азартные игры, — все это ее до крайности раздражало. Она осилила половину печеной картофелины, фаршированной тунцом в сметане и кукурузой, и отпила глоток терпкого красного вина, от кислоты которого ей свело челюсти и в котором вдобавок плавали мелкие, как пыль, кусочки пробки.
Джон, по-видимому, воспринял и атмосферу этого заведения, и его толстых молодых посетителей более благосклонно, то есть выпил три кружки пива и съел нечто, называемое «Дарзетский пирог». Он полчаса с удовольствием наблюдал, как двое мужчин резались в бильярд.
На обратном пути он был оживлен, разумно и ясно говорил о своем лечении. Он признался, что не знает, помогло оно ему на самом деле или нет; но важно, по его словам, было то, что оно послужило для него своего рода эмоциональной взбучкой. Ему пришлось пройти через нервный срыв, депрессию и период выздоровления, рассуждал он, и одолеть этот штормовой участок пути (так он выразился) было нелегко. Сеансы электрошока как бы структурировали этот процесс и ограничили его во времени. Благодаря электрошоку у лечения были начало, середина и конец. Он решил, что именно это существенно и именно в этом состояла помощь шоковой терапии, вне зависимости от того, как разряды на самом деле подействовали на клетки его головного мозга. Он нечто пережил, оно закончилось, и сознание того простого факта, что его больше не будут подвергать процедурам, усиливало его чувство, что все худшее позади. Он миновал свой штормовой участок, переправился на другую сторону и готов начать все сначала.
Он оглянулся на нее, улыбнулся.
— Я уверен, что мне лучше. Я знаю, что со мной действительно все в порядке, потому что было одно известие, которое я перенес, не дрогнув. Понимаешь, я уверен, что до электрошока оно бы меня убило.
Мгновение Хоуп смотрела на него. Вечером шоссе обледенело, за рулем она была крайне осторожна и сосредоточена. Она почти физически чувствовала, как машину все плотнее охватывал мороз: обогреватель работал на полную мощность, окна запотели — ей казалось, что машина едет сквозь тонкие, твердые пластины холода, окруженная облаком, серебристой пылью из кристалликов льда.
— Какое известие? — спросила она.
Он потер руки, словно мыл их, как хирург перед операцией.
— Помнишь, ты приходила ко мне сразу после того, как я съехал?
— В воскресенье.
— Да. И я сказал, что работа идет хорошо, что я вот-вот пробьюсь к истине. Что я почти придумал это множество.
— Множество Клиавотера?
