Он замолчал и, опустив голову, растерянно потер виски кончиками пальцев.
Бельский смотрел на его длинное честное лицо, но-детски огорченное, ставшее вдруг беззащитно-растерянным, и ему стало мучительно стыдно, что он втянул этого доброго большого ребенка в опасное кровавое дело.
— Иванушка, дорогой братец, — ласково и тихо сказал он, — я понимаю, что тебя тревожит. Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Я скажу тебе всю правду, которую никто не знает, но ты ее заслуживаешь. Давай сядем и поговорим спокойно и мирно, как добрые любящие братья. Ты знаешь, как сложились мои отношения с Семеном и со всеми сестрами, кроме Агнешки, ты знаешь, как я одинок, и хотя Михайло мне двоюродный брат, я не могу испытывать к нему любви. Я знаю, что и у тебя с братьями твоими тоже не очень хорошо обстоят дела, а сына твоего жена не позволяет тебе воспитывать так, как ты этого хочешь… Мы оба с тобой одиноки, у нас много общих горестей, и поверь, Иванушка, ты мне самый близкий и родной из всех. Я клянусь, что не позволю дать тебя в обиду никому на свете.
Иван поднял глаза, полные затаенной горечи, и благодарно прошептал:
— Спасибо, Феденька, никто еще не говорил мне таких хороших слов… Разве только старик Иона… С женой мне и правда не повезло, с братьями — тоже. Да и друзей никогда верных не было — только слуги…
Федор помолчал, собираясь с мыслями, и вдруг неожиданно спросил:
— Когда вчера я показывал тебе своих собак, не заметил ли ты свору, выученную для охоты на волков?
Ольшанский поднял глаза и удивленно кивнул.
— А ты помнишь вожака этой своры?
— Честно говоря, нет, я не присматривался.
— Жаль, Иван. Если бы ты был внимательнее, у тебя появилась бы почва для интересных размышлений.
— Ах, Федор, у меня от этих размышлений и так уже голова трескается.
— А знаешь ли, друг мой, иногда наблюдения над животными наводят нас на некоторые мысли о людях… Ты, верно, будешь немало удивлен, узнав, что вожак своры для охоты на волков — волк.
— Да что ты! — простодушно воскликнул Ольшанский.
— Да-да, Иван, — самый настоящий, дремучий серый лесной волк Маленьким волчонком попался он в мой капкан. Я не видел более свирепого и злющего зверька. Псари уже хотели прибить его, но тут мне пришла в голову одна мысль, и я решил посмотреть, что из этого выйдет… Я посадил злого волчонка в клетку вместе со щенками от разных собак, которые из поколения в поколение приучались к волчьей охоте. Ты бы видел, как они грызлись! Волчонок защищался до последнего и задавил пятерых щенков. Остальные пятеро лежали израненные и обессиленные в одном конце клетки, а такой же израненный волчонок — в другом. Но я по-прежнему держал их вместе, кормил и поил вместе и по одному впускал туда новых щенков. Прошло полгода, и молодые псы признали волка своим вожаком. И тогда я впервые выпустил их в лес. Волк, почуяв свободу, рванулся изо всех лап, но преданная ему свора не отставала ни на шаг. Двое суток они бегали по лесу и наконец все приплелись обратно. Странная штука получилась… Он, волк, их вожак — они ему преданы, но именно они не дают ему ни шагу ступить без их ведома. Он, может, и ушел бы в лес, но они заставили его вернуться… Ты понимаешь, Иван, — не он увел их на свободу — они привели его обратно в клетку! Я наблюдал за ним после этого случая, и, ты знаешь, — готов поклясться — зверь все понял. Он выл и тосковал целую неделю, а потом смирился. И странное дело, когда в следующий раз я выпустил всю свору на волка и все псы помчались как безумные, гонимые инстинктом крови, он остановился, на секунду застыл в мучительной нерешительности, а потом, увидев, что остался один без своих подданных, помчался вслед, обогнал всех и первым вцепился смертельной хваткой в шкуру своего лесного сородича.
Я не видел более свирепого волкодава, чем этот волк, ставший вожаком собак.
После длинной паузы Иван поднял глаза и спросил нерешительно:
— Ты хочешь сказать, что Олелькович…
— Да — волк, послушный собакам! Я понимаю твои опасения. Я, так же как и ты, вижу его недостатки, я знаю, что иногда он бывает свиреп, жесток и коварен. Но у него есть одно необходимое качество — порода. Подумай сам, Иван, кто еще может претендовать на корону в Литве? Нет сейчас человека более подходящего. Он правнук Ольгерда — за ним пойдут. Он предан греческой вере и, воцарившись, будет поддерживать ее всей мощью своей власти. А ты ведь понимаешь, что это значит, Иван? И потому мы поможем ему получить корону.
— Но ты сам сказал — он свиреп, жесток и коварен — кто же поручится, что, вступив на трон, он первым делом не избавится от нас, которые возвели его туда, чтобы безраздельно властвовать, подчиняясь своим кровавым и жестоким прихотям? — воскликнул Ольшанский.
Бельский улыбнулся.
— Я неспроста рассказал тебе историю моего волка. Она — залог того, что твои опасения напрасны. Как видишь, я, подобно знахарю, прежде чем давать лекарство людям, испытал его на собаках. Михайлушка будет нашим волком. Мы — его верные подданные, мы — его свора, которая на первый взгляд подчинена ему полностью, мы не дадим, — слышишь, Иван! — не дадим ему ни шагу ступить без нас! Мы заставим его, волка, — травить волков! Мы вырастим из него самого свирепого волкодава, который будет подчиняться нашей воле и не отступит от нас ни на шаг!
Высокий, сильный Ольшанский, широко открыв глаза, почти с ужасом уставился на низкорослого, худощавого Федора.
— Боже мой, — прошептал он едва слышно, — как плохо я знаю людей. Вчера я открыл для себя совсем другого Олельковича, сегодня я вижу иного Бельского.
Он опустил голову, покачал ею, потом снова поднял и спросил:
— Скажи, Федор, стало быть, все это не он — а ты? Впрочем, зачем я спрашиваю — ведь это совершенно Ясно; значит, в действительности не ему, а тебе следовало давать вчера клятву, потому что он просто игрушка в твоих руках.
— В наших, Иван, в наших, — поправил Федор. — Мы с тобой двигаем Михайлушкой. Это мы держим и будем держать в своих руках все нити от этой большой разряженной куклы. Сейчас я сделал признание, которое должно убедить тебя, что большего доверия, чем к тебе, я не питаю ни к кому на свете, потому что до сих пор только я один знал это, а теперь — и ты знаешь!
— Да-да, я понимаю, — потрясенно едва проговорил Ольшанский, — конечно, это такое доверие… и вдруг в его мозгу мелькнула новая мысль. — Постой, постой! Ты говоришь, что каждый шаг Олельковича…
— Это был мой шаг! А с этой минуты это будет наш с тобой шаг, — твердо сказал Бельский.
— Значит, тогда, настойчиво и тревожно продолжал Иван, — ты знаешь, куда и зачем Олеяькович посылал ночью своих людей, и ты одобрил это? Отвечай мне, Федор, отвечай! Потому что если ты сделал это его руками, то ты хуже прирученного волка, а Михайлушка — просто ягненок перед тобой… А если ты ничего не знал, то все твои рассуждения не стоят ломаного гроша — он не прирученный волк! Он передавит всех нас, и прежде, чем мы успеем ему помешать, он зальет кровью землю, ради которой мы все это затеваем… Ну, отвечай же мне, отвечай!
