Понимая, что силами уже основательно потрепанной роты не удержать позиции, наш ротный, взял на себя ответственность и дал приказ оставить Погостье. Наш лейтенант – Пасько Александр, извини, отчество запамятовал, с годами память всё чаще подводит, был хороший мужик, за словом в карман не лез и людей мог отстоять перед вышестоящим начальством, да и боем руководил умело. Жаль, убило его в 42-ом, а так мог бы далеко пойти, явно по уровню тактического мышления он уже давно перерос должность ротного командира.
Приданные роте два миномёта, с расчётами, открыли заградительный огонь, стреляли как угорелые и почти израсходовали весь запас мин, что у них был. Тем самым они временно отрезали немцев, вынудили их залечь и сбавить темп наступления на Погостье и обеспечили отход роты. Рота снялась с позиций в мгновение ока, драпали так, что только пятки сверкали.
Все радовались, никто не хотел умирать, думали, что сейчас основные силы полка подойдут, а потом и вся дивизия подтянется, вышибем немца, вернём населенный пункт, а сейчас зачем попусту погибать?
Мы ведь надеялись и верили, что новый 1942 год будет победным, что всё, отмучились, сейчас пополнят дивизию, армию укомплектуют по высшему разряду, как укомплектовали перед началом Тихвинской наступательной операции, верили, что сейчас будем только наступать, а немец будет откатываться всё дальше и дальше.
Не знали мы, что для Тихвинской операции и броска на Волхов, в надежде прорвать блокаду, командованием уже были использованы все резервы и пополнять нас было некем, не знали, что не суждено нам сейчас взять Кириши с наскока и замкнуть кольцо окружения.
Радость была недолгой, ровно до того момента, пока ротный не спросил: «Ну, славяне, вижу драпать мы с вами мастера, старшина Якемчук, а подарки то наши где?»
Вот тут-то и повисло гробовое и тягучее молчание, воздух стал таким густым и тяжелым, что хоть ножом его бери и режь. Все опустили глаза и было стыдно смотреть друг на друга. А потом Якемчук на меня посмотрел так зло и как гаркнет: «Никоноров, чего молчишь, отвечай, шкура. Никоноров, чего воды в рот набрал, кто за подарки отвечал?»
Старшина был у нас был одессит, мужик резкий, боевой и смелый, но в случае чего хитрости и ему было не занимать, когда было нужно он умел находить крайних и снимать с себя ответственность, как говорят сейчас, «переводил стрелки» на других.
Здесь необходимо пояснить, дело было вот в чём. В наш успех верили не только мы, больше всего верил и ждал прорыва блокады Ленинград, для которого первая зима стала самой страшной, холодной и голодной за все годы этой блокады. Тогда ещё не было налажено снабжение города по Ладоге, не была построена железная дорога, не было ничего, все верили, что Красная армия справится, что прорвём кольцо.
Для поднятия боевого духа наступающих частей, тех что шли в авангарде и на острие прорыва прямо с самолётов были сброшены новогодние подарки для солдат. Да не просто подарки, а весточка из блокадного города, все подарки были сделаны руками голодающих и ждущих вызволения ленинградцев. Да, не было в этих подарках ни мандарин, ни гостинцев и угощений, люди сами воду, чуть подбеленную мукой, пили, а нормы хлеба были настолько мизерные, что вскоре там начали питаться клейстером и олифой.
Там было гораздо более важное, там были рисунки маленьких ленинградцев с призывами разгромить врага, там были носовые платки, кисеты для табака, с вышивкой и аппликациями, были теплые носки для бойцов, которые они вязали своими прозрачными, как бумага, худыми уставшими ручонками, с любовью, с надеждой, что мы дойдём, что мы их спасём… Маленькие, непокоренные дети несломленного города.
Эти подарки для каждого из нас были роднее и дороже любых угощений на свете. А теперь эти подарки были у немцев, а у нас стоял ком в горле от стыда. Каждый хотел волком выть, когда представлял, как какая – нибудь фашистская падаль будет рыться в этих вещах, растапливать детскими рисунками печку и с ухмылкой натягивать на себя носки, связанные руками наших детей, которых они же и морят голодом.
Формально, за подарки в роте отвечал наш старшина Якемчук, но как только мы расположились в населенном пункте, а мешки, сброшенные нам с неба, были бережно уложены в одном из домов, он поручил мне рассортировать эти посылки и разделить так, чтобы хватило каждому бойцу, разделить всё честно и поровну, чтобы никто не остался обделен и не было обиженных. Я к тому времен, когда начался бой почти успел всё рассортировать и поделить, но всё произошло так быстро, началась стрельба, крики, а потом я выбежал на улицу и увидел, что рота спешно отходит, все забыли не только про подарки, но и про меня, я просто испугался, а теперь получалось, что старшина умыл руки и все остальные, а я один крайний, хотя в глубине души каждый всё понимал и чувствовал за собой вину.
