Я снимаю с полки «Дорогу» Кормака Маккарти.
— Читала?
Она вертит книгу в руках.
— Фильм смотрела.
— Книга лучше. Помогает пережить потерю близкого человека.
— А вы кого потеряли?
Я смотрю на духовку — нет, еще не разогрелась.
— Дядю Мейнарда.
— Кем он был?
По правде говоря, я встречал своего «дядю» Мейнарда только один раз. Я спросил его, можно ли переехать к нему, и он сказал, что заберет меня на следующий день, и я собрал чемодан, а он так и не появился. Он просто исчез, а через несколько месяцев умер. Но я знаю, что Номи хочет представить меня с семьей.
— Ну, он писал книги на заказ. Довольно круто.
— Он был хороший?
— Лучший. Мы ходили в книжные магазины, он научил меня играть на бильярде, и у него была губная гармошка. Называешь любую песню, и он мог ее тут же сыграть. И он писал книги для известных людей, которые хотели рассказать свои истории, но сами не умели писать тексты. Таких писателей еще называют «призраками».
Я и сам верю в свою ложь, будто у меня и правда был такой дядя, а еще моя ложь помогает Сурикате расслабиться. Духовка пищит, и я подхожу, раскладываю тесто на противне, устанавливаю таймер, и Номи снова вздыхает.
— Моя любимая история о призраках — это про отель в Конкорде, в подвале которого раньше была скотобойня.
Она отвлекается на телефон и теряет всякий интерес ко мне и к призракам, и просит прислать ей сообщение, когда печенье будет готово. Это грубо, но меня устраивает: меньше придется запоминать о «дяде». Она уходит, и я пишу тебе: Привет!
Ты: Привет!
Я: Попозже?
Это кодовая фраза «Хочешь потрахаться в комнате внизу?»
Ты: Не уверена. Что ты ей рассказал? Я ПРАВДА думаю, что она все знает.
Я никогда тебя не разлюблю, потому что у тебя живое воображение. И мне нравится, что ты обо всех беспокоишься, хоть это порой и раздражает.
Я: Поверь, она ничего не знает. Она только что была здесь, я бы понял.
Ты: Сомневаюсь… У меня начинается паранойя. Наверное, лучше нам прекратить.
Так нечестно!
Я: Так будет честно.
Ты: Ты точно не против? Мне очень жаль… Да, я сегодня сказала, что мы будем продолжать, но… Не могу я все время озираться по сторонам!
Наши отношения — твоя кружка с мочой, и мне нужно собрать всю силу воли, чтобы тебя успокоить. Я же обещал. Я же обещал подождать. Это просто смешно, мы взрослые люди… И тут раздается сигнал. Совсем забыл про печенье Сурикаты, и я ничего плохого не сделал, она ничего не знает (а если и знает, то не от меня), я беру прихватку и вынимаю печенье из духовки, и как, черт возьми, я переживу целое лето?
И тут дверь открывается.
На пороге стоит Суриката, а за ней — ты, и ты не улыбаешься, зачем ты пришла? Если больше не хочешь со мной спать, не нужно искать предлоги и приходить сюда. Ты почти на меня не смотришь, а Суриката опрометью бежит на кухню и хватает нож. Ты стоишь у двери, Суриката держит нож, но печенье резать явно не собирается.
— Милая, — говоришь ты, — только не обожгись.
Я протягиваю Номи прихватку, а та просто вцепилась в нож.
— Не обожгусь.
Ты скрестила руки на груди, опустила глаза… и нет, Мэри Кей, нет. Так нельзя! Нельзя приходить сюда и вести себя так, будто я разозлил тебя не на шутку, — нет лучшего способа показать, что мы трахаемся! Я сказал тебе, что Номи о нас не знает; я обещал, что и не узнает. Однако взгляд у нее острый, как нож в ее руке, и все ножи нацелены на меня.
— Ты меня за дуру держишь, Джо?
— Конечно, нет, Номи. Я считаю, что ты на редкость умна.
Она вонзает нож в печенье, а ты так и стоишь у двери, словно уже получила свое наказание. Я беру прихватку, и Номи шипит.
— Не заговаривай мне зубы, Джо. Ты тоже не дурак и должен понимать, почему я злюсь. И долго ты собирался скрывать?
— Клянусь тебе, Номи… — Нет, Джо. Никакой гребаной лжи. — Мне очень жаль.
Она трясется, как ребенок, которому напомнили, что родители тоже занимаются сексом, и она сжимает нож, мой нож.
Теперь ты, словно по команде, тоже входишь в комнату.
— Номи, он же сказал, что сожалеет.
Ты смотришь на нее, не на меня, и она роняет нож в раковину.
— Нет, мам. Я хочу, чтобы он признался. Пусть скажет, какой тупицей меня считает. У меня отец недавно умер, это уже невесело, а теперь еще вы прячетесь от меня по углам, и он стоит тут и врет мне в лицо.
Ты потираешь лоб (плохой знак), плечи Номи трясутся — она плачет? Я довел твою дочь до слез, ты никогда меня не простишь, мне нужна твоя помощь, я смотрю на тебя, а ты…
Смеешься.
Суриката оборачивается, и она вовсе не плакала. Она хохочет, снова берет нож и подмигивает мне.
— Попался!
Ах вы. Чертовы. Сучки.
— Погодите, — говорю я, — то есть вы меня разыграли?
Ты сложилась пополам от смеха, а Суриката берет прихватку и несет печенье к столу.
— Мам, господи, ты чуть все не испортила своим «не обожгись».
Ты красная, как мой диван, и ты целуешь меня в щеку. Что тут происходит, черт подери?
— Прости, — говоришь ты, — не знаю, зачем я это сказала.
— Я ничего не понял, — говорю я. Из-за поцелуя, из-за вашего смеха.
— Что ж, — говорит Номи, — я не идиотка.
Ты вздыхаешь.
— Номи…
— Извини. В общем, я спросила маму про ваши отношения… Не то чтобы я сама не догадалась, но все равно надо было спросить. Она рассказала, и я такая… Ну и ладно.
Я перевожу взгляд на тебя. Ты улыбаешься.
— Устами младенца.
Ты счастлива, потому что дочь счастлива, а твоя дочь счастлива, потому что разыграла меня. Мы не похожи на говноглазых зануд по соседству. Нам будет весело.
Ты извиняешься:
— Прости, если мы перестарались.
Я говорю как есть:
— Вы меня и правда подловили.
И у нас получается, Мэри Кей. Это не мечта — твоя мечта, как водится, невыполнима, — это настоящая жизнь. Настоящие мы. И это гораздо лучше, такой и должна быть семья. Я беру тарелки, Суриката снимает печенье с противня, а ты наливаешь в стаканы молоко, и мы сидим за столом, как одна семья, все повторяя, какой смешной получился розыгрыш и как я повелся на актерскую игру Номи. Это любовь. Любовь, которой я никогда не знал. Мы набиваем рты печеньем, и ты вздыхаешь.
— Какое облегчение…
