самоцветами – наверняка топазами или хризобериллами. Африканец намеренно держал на виду висящий у пояса внушительного вида тесак.
На рассвете четвертого дня бактрийского месяца Амэрэтат, сразу после окончания одноименного праздника, посвященного вечности и бессмертию, финикийская унирема вышла из гавани Барбарикона.
Прикованные цепями к бортам гребцы налегли на весла. Как только судно, покинув дельту Синдха, достигло темной воды, двое матросов под заунывное пение авлоса с обезьяньей ловкостью вскарабкались на рею, чтобы отвязать простеганный кожаными ремнями косой парус.
Трое других изо всех сил тянули на себя канаты из пальмового волокна, накрутив их на руку и упираясь босыми ступнями в палубу. Еще двое не мешкая привязали парус к нижней рее.
Пурпурное полотнище то надувалось под ударами бокового гиппалийского муссона, то обвисало, когда утлое суденышко пересекало закрытую от ветров бухту.
Матросы у ахтерштевня с трудом ворочали тяжелыми рулевыми веслами, ухватившись за них руками со вздувшимися от напряжения венами.
Погруженный в раздумья кушан стоял возле амфоры, глядя на тянущуюся вдоль полосы прибоя зеленую стену мангровых зарослей. Затем повернулся лицом к корме и накинул на голову капюшон, чтобы защититься от брызг.
* * *
Солнце только зацепило первыми лучами верхушку маяка Остии, а Тахмурес уже выехал за стену Суллы. Нагруженная малабарским перцем повозка, на которой он устроился, катилась по Портовой дороге среди оливковых рощ и желтеющего жнивья по направлению к Вечному городу.
Вот светло-бурая лента Тибра скрылась за холмом, вместе с ней вильнул вымощенный каменными плитами тракт, затем выпрямился, и перед изумленным кушаном разлилось красное море черепичных крыш, в котором утопали белые мраморные колоннады и стены зданий из тибурского камня. Над подернутыми зеленой патиной бронзовыми крышами храмов парили золоченые статуи богов.
Тахмурес с интересом вертел головой.
Загородные виллы богачей, лишенные окон и балконов, похожие скорее на маленькие крепости, прячут достаток хозяев за глухими кирпичными стенами. Бронзовые волчьи головы на створках ворот стискивают клыками массивные кольца. Из-за заборов, с украшенных цветочными клумбами перистилей доносятся тоскливые вскрики павлинов и скрежещущий клекот фазанов.
Доехав до развилки дорог за Портовыми воротами, он соскочил с повозки. Возница погнал мулов вправо, в сторону Авентинского холма, а кушан двинулся к мосту Цестия. Мимо целой флотилии лодок и барж, пришвартованных вдоль складского пандуса.
Он был одет в бежевую льняную тунику, короткие кожаные кальцеи и шерстяную пенулу, которые купил на портовом рынке за пятьдесят сестерциев.
Увидев, что какой-то сошедший на берег богач выбрал себе длинный кусок пурпурной египетской ткани и теперь облачается в нее за занавеской с помощью раба, он хотел купить себе такую же.
Однако продавец покачал головой – тогу имеют право носить только граждане Рима. Если вигилы[199] узнают, что он перегрин, чужеземец, бесцеремонно отведут в тюрьму, разденут и изобьют. Кожаные анаксориды он посоветовал снять, потому что в Риме они считаются одеждой варваров. Зачем привлекать к себе ненужное внимание? А еще он предложил короткий плащ с капюшоном, чтобы скрыть меч: человек, который среди бела дня разгуливает по улицам с оружием за поясом, обязательно вызовет нездоровый интерес у стражников. Да и холодно уже – зима на носу.
Тахмурес пешком пересек незастроенный остров Тиберина, покосившись на храм Эскулапа, возле которого толпились люди, в том числе много калек, и сразу окунулся в уличную сутолоку.
Все куда-то бегут, торопятся…
Кушан с интересом разглядывал римлян: подростков в тогах с пурпурной полосой, походивших на маленьких сенаторов, бледных матрон в ярких шелковых столах с взбитыми в букли прическами, за которыми тянется ароматный шлейф духов, загорелых простолюдинов в таких же, как у него, неброских бежевых или серых туниках и теплых накидках…
Рабов сразу видно: туника заношенная и грязная, голова выбрита, а на шее болтается ошейник с именем хозяина. В толпе попадались рослые белокурые германцы, бородатые степняки в кожаной одежде, черные как смоль африканцы, рыжеволосые кельты в клетчатых туниках, щуплые азиаты со сморщенными желтыми лицами…
Тахмурес пробирался по жилым кварталам под развешанным на веревках бельем. Мимо вонючих прачечных и латрин[200], мусорных куч возле мастерских. Вдыхая запах горящей древесины, который исходил от расположенных неподалеку терм.
Здесь все удивляло: громады кирпичных инсул с красными цоколями и опутанными плющом балконами, изящные нимфеи из травертина на перекрестках, портики с бесконечными рядами таберн[201], многочисленные алтари и эдикулы, где томятся раскрашенные идолы.
Поймав на себе пристальный взгляд молодой женщины с копной рассыпавшихся по плечам ярко-оранжевых косичек, стоявшей в тени храма покровителя рек и портов Портуна, он подошел к ней. Но вместо того, чтобы ответить на вопрос, та с циничной улыбкой раздвинула складки паллы, демонстрируя налитые груди. Плюнув, кушан пошел прочь; вдогонку ему донесся развязный хохот уличной проститутки.
Возле театра Марцелла он понял, что заблудился. Прямо над ним, на вершине Капитолийского холма, возвышались храмы римской триады: Юпитера, Юноны и Минервы. Тогда он попытался разузнать дорогу к дворцу Октавиана Августа у прохожих, но те лишь отмахивались от назойливого бородатого чужака – по виду не то галла, не то фракийца.
Наконец какой-то грек объяснил ему, куда идти. Пройдя сквозь Приречные ворота Сервиевой стены, он оказался на Бычьем форуме. И остановился, оторопело глядя на лабиринты прилавков, палаток и загонов для скота, но затем смело двинулся сквозь толпу к бронзовой статуе быка в центре площади.
От смеси резких запахов хотелось зажать нос, а от оглушительного рыночного гвалта и рева животных – уши.
Не доходя до круглого храма Геркулеса Непобедимого, что возле Большого цирка, он свернул к Палатинскому холму. Вскоре показалась окружающая императорскую резиденцию двухъярусная стена…
Он шел по дворцу в сопровождении преторианцев в мускульных кирасах и шлемах с пышным гребнем. Звук шагов отряда гулко разносился по огромным пустым залам. Из разделенных коринфскими колоннами ниш на него равнодушно взирали бронзовые римские боги, возле коптящих жаровен мраморные нимфы стыдливо придерживали хламиды, а на украшенных завитками акантов капителях играли блики холодного осеннего солнца.
В одном из залов гвардейцев сменили одетые в пурпурные тоги ликторы[202]. Кушану казалось, что их взгляды пронизывают его насквозь. Не сделав ни одного лишнего движения, они построились в колонну по двое, подняли фасции на плечо, а затем двинулись через зал, так же по-военному чеканя шаг.
Тахмурес следовал в середине строя, словно пленный. Вот и массивная дверь из красного дерева. Толкнув створки, ликторы пропустили его вперед. В глубине таблиния из-за мраморного стола тяжело поднялся пожилой человек.
Посольство кушан в Римскую империю в сто тринадцатом году кушанской эры и
