«Здесь», — пробасил грубый голос. — «Иди, место свободно, мы только тебя поджидаем». Петер ощупал карман, убедился, что все в порядке и сел за игорный стол.
Он начал играть. Играл он с переменным счастьем, то выигрывал, то проигрывал, пока, наконец, все честные люди по домам разошлись, а он остался с двумя товарищами играть при огне. «Хватить с нас, пора домой!» заявили те. Но Петер стал уговаривать Эзекиила остаться еще немного. Тот долго не хотел, наконец, воскликнул: «Ладно, я сейчас пересчитаю деньги, а потом будем играть. Ставка по пяти гульденов: меньше — ребячество».
Он вынул кошель, сосчитал; там было сто гульденов. Петер, не считая, знал, что у него столько же в кармане. До того Эзекиил все выигрывал, а тут стал терять ставку за ставкой и видимо горячился. Вот он поставил последние пять гульденов на стол и крикнул: «Ну, еще раз, и если еще проиграю, все же не брошу. Одолжи мне немного, Петер: всегда следует по честности выручать товарища».
«Сколько угодно, хоть все сто гульденов», — засмеялся Петер, радостно поглядывая на выигрыш. Толстый Эзекиил тряхнул костями и выкинул пятнадцать. «Ну-с!» — закричал он, — «теперь посмотрим!» Петер выкинул восемнадцать. И в ту же минуту хриплый голос проговорил за его спиною: «Это уж последний».
Он оглянулся. За ним во весь свой исполинский рост стоял Голландец Михель. От испуга Петер уронил деньги, который только что собрал со стола. Но толстый Эзекиил не видал Голландца. Он стоял над Петером и требовал, чтоб тот одолжил ему десять гульденов. Бессознательно тот полез в карман, но в кармане ничего не оказалось; он всего себя обыскал, но нигде не нашел ни гроша, он снял кафтан, встряхнул его; нигде ничего. Тут только с ужасом вспомнил он, что ведь сам пожелал иметь столько, сколько у толстого Эзекиила. Все исчезло как дым.
Хозяин и Эзекиил с удивлением смотрели, как он искал деньги и не находил; им не верилось, чтоб у него ничего не было. Они сами обыскали его карманы и пришли в ярость. Оба клялись, что Петер колдун, что он нарочно переправил деньги домой, чтоб не одолжить товарищу. Петер твердо защищался, но очевидность была против него. Эзекиил грозил, что он всем расскажет о его проделках, а хозяин обещал поутру сбегать в город и там уличить Петера в колдовстве. «Не успокоюсь», — кричал он, — «пока не сожгут его живьем на костре». Оба набросились на несчастного, стащили с него куртку и вытолкали за дверь.
Ни одной звездочки не мерцало на небе, когда Петер печально плелся к своей хижине; но все же он различил темную фигуру, незаметно скользившую рядом с ним. Фигура говорила: «Конец тебе пришел, Петер Мунк, всему твоему великолепно конец. Я уж тогда это предвидел, когда ты не захотел иметь дело со мною и кинулся к глупому Стекляшке. Ты видишь, что значит пренебрегать моими советами. Попробуй ко мне обратиться, мне что-то жалко тебя стало. Еще никто не раскаивался, кто со мною дело имел. Если тебя путь не страшит, приходи завтра на Сосновый Холм: я тотчас явлюсь, как только ты позовешь меня». Петер прекрасно знал, кто говорит с ним, но от страха не мог вымолвить ни слова. Он бегом пустился домой.
Когда на следующее утро Петер подходил к заводу, там собрались не только рабочие, но и другие весьма неприятные люди, а именно, уездный судья и полицейские. Судья поздоровался с Петером, вежливо осведомился как его здоровье, потом вытащил список кредиторов Петера. «Можете заплатить по этому списку?» — спросил он. — «Только, пожалуйста, поскорее, у меня совсем нет времени». Петер смущенно сознался, что у него нет ни гроша и предложил приступить к описи имущества. Пока судья с полицейскими ходили по дому, оценивали дом, завод и конюшни, Петер осторожно вышел со двора. «До Соснового холма не так далеко», — решил он, — «не поможет Малыш, попробую к Долговязому обратиться». Войдя в лес он побежал так быстро, словно за ним гнались по пятам. Когда он добрался до места, где первый раз беседовал со Стеклянным Человечком, ему показалось, что кто-то держит его сзади; но он вырвался и бросился бежать без оглядки до границы, перескочил через овраг и что было силы закричал: «Голландец Михель! Господин Михель!» Великан тотчас же предстал перед ним.
— «Что, пришел?» — спросил он и засмеялся. — «Собрались кожу с тебя сдирать, да кредиторам отдавать? Ну, ну, успокойся! Вся беда твоя в том, что с тем тихоней, Стекляшкою, связался. Уж если дарить, так дарить, а не так, как этот скряга. Пойдем», — продолжал он, направляясь к лесу. — «Пойдем ко мне домой, там увидим, сойдемся ли в цене».
— «Сойдемся ли в цене?» — подумал Петер. — «Что может он с меня потребовать, да и что могу я предложить? Служить ли ему придется, или что другое ему надо?» Они прошли сперва по крутой лесной тропинке, затем сразу очутились на краю темного, глубокого оврага; Михель просто спрыгнул туда так спокойно, точно шел по отлогой мраморной лестнице; Петер же чуть не лишился чувств, когда тот, едва ступив на дно, стал роста вверх и протянул ему руку, длинную как мачта, с ладонью шириною в добрый стол. «Садись на руку и держись за пальцы, чтоб не упасть», — прогремел из глубины знакомый голос. Петер, дрожа, сел на ладонь и крепко ухватился за палец великана.
Он спускался долго и глубоко; но что особенно поразило Петера — это то, что чем глубже, тем становилось светлее, только свет этот как-то особенно резал глаза. Михель все делался меньше и меньше, наконец, в обыкновенном своем виде остановился у дверей самого обыкновенного дома, не лучше и не хуже, чем все дома зажиточных крестьян Шварцвальдена. Он ввел Петера в комнату, тоже на вид самую обыкновенную, только какую-то нежилую.
Деревянные стенные часы, огромная изразцовая печь, широкие лавки по стенам, разная утварь по полкам, все было как во всех крестьянских домах. Михель пригласил его сесть за стол, а сам вышел в соседнюю комнату и скоро вернулся с кружкою вина и двумя стаканами. Он налил вино и скоро разговор завязался. Михель рассказывал про чужие края, про чудные города
