– Кирсан, что за детский сад, в самом деле?! – Мне надоело разыгрывать политесы.
– Никакой не детский сад. Это номер президента ФИДЕ, – он тоже перешел на повышенный тон, – а вы являетесь сюда с какими-то странными упреками и требованиями. Я – руководитель, и только мне решать, кого я беру в свою команду, а кого не беру.
– Слушай, – ничего другого, кроме как апеллировать к остаткам его совести, в голову не приходит, – мы все вот этой самой группой, – показываю на присутствующих, – помогли тебе занять желанное кресло. И каждый здесь стоящий подтвердит, что ты обещал держать Куатли первым замом столько, сколько будешь в этом кресле сидеть, разве не так? А ведь Башар не стал выставлять свою кандидатуру на пост президента только потому, что был уверен в твоем слове. И что ты на это скажешь?
Ответа от Илюмжинова мы не дождались. Лицо его неожиданно надулось, лоб разгладился, взгляд остекленел и устремился куда-то вдаль, не фокусируясь ни на ком из присутствующих. Казалось, перед нами застыла мумия, которая упадет, если дотронуться до нее хотя бы кончиком пальца. Тронуть Кирсана никто из нас не решился, несколько раз пробовали вернуть его в наше измерение, окликая по имени, но нам отвечало только редкое дыхание и расширенные зрачки. Простояв в растерянности еще минут десять, мы в замешательстве удалились. Средствами борьбы с подобными буддистскими способностями никто из нас не владел.
Зато Илюмжинов, помимо искусства впадания в транс, прекрасно овладел доставшимся по наследству от Кампоманеса искусством получения голосов. С помощью этого нехитрого замеса из угроз, уговоров, откатов и компенсаций он и сохранил должность за собой. А сохранив, полностью уверился в своей вседозволенности, безнаказанности и избранности Господом Богом. Сначала он еще пытался по привычке что-то делать, куда-то ездить, с кем-то встречаться, но поставленный первым замом Макропулос, работавший с Кампоманесом в последние годы, быстро научил Кирсана правильно распределять средства.
– Ты что, дурак? Зачем колесишь по свету? Только деньги разбазариваешь.
– Но мы же должны оказывать поддержку.
– Оказывай, но с умом. Вот ты летишь к царю Гороху. Летишь первым классом. С тобой еще помощник и охранники. И живете вы все, чай, не в дыре, а в пятизвездочном отеле.
– Ну а как без условий?
– Ты на свои условия тратишь тридцать тысяч евро за одну поездку. А ты привези главу Федерации на конгресс, заплати ему тыщонку, когда он за тебя проголосует, и все довольны. Тридцать тысяч – тридцать голосов. Вот такая экономия получается.
Экономить таким образом Илюмжинов отлично научился, но наши шахматные отношения окончательно разрушили не его экономические реформы, а отвратительное поведение во время моего матча с Вишванатаном Анандом в Лозанне в девяносто восьмом году. Да, когда мы встречаемся, Кирсан по-прежнему натягивает улыбку и изображает неподдельную радость, но за всем этим нет ничего, кроме фальши и желания поддерживать реноме.
Первой, кого я поразил в Швейцарии, была местная таможня. На матч я со своей командой уже по доброй традиции летел с Канарских островов, где всегда мне обеспечивали прекрасные условия для подготовки. В последний день перед отъездом меня осенило, что в Лозанне мы будем жить в доме у Албана Бродбека, и было бы очень неплохо привезти с собой что-то съестное. Ничего более оригинального, чем взять с собой в самолет две внушительные ноги чудесного испанского хамона, в голову мне не пришло. Кроме того, никакой особой упаковкой мы наше лакомство не удостоили. Проткнули магазинные картонные коробки, чтобы мясо не задохнулось, и, прилетев в Базель, водрузили их поверх всего багажа. Чемоданов у нашей группы хватает, сама группа отнюдь не маленькая. Мечемся по аэропорту Базеля с поклажей и никак не можем определиться, где именно та – швейцарская – сторона, куда нам надо выйти. То направляемся к выходу во Францию, то приближаемся к Германии, наконец определяем верный путь. Наши телодвижения с саквояжем, корзиной, картонкой, хоть и без собачонки, уже привлекают к себе внимание. И как только мы останавливаемся около нужной нам швейцарской таможни, служащий показывает на коробки и спрашивает:
– Что внутри?
– Испанский хамон, – отвечаю, уже ругая себя за то, что не упаковал все как следует. Ведь ввозить еду в открытом виде запрещено.
– А для чего вам в таком количестве?
– Для того, чтобы выиграть матч на первенство мира.
– Серьезно? – Глаза таможенника округлились. – Поможет?
– Не помешает, – заверил я, и нас с хамоном пропустили.
Бродбек потом долго удивлялся неожиданной лояльности таможни, но я всегда знал, что к любым функционерам можно при желании найти свой подход. Так, например, Валентину Зорину неоднократно удавалось в былые времена ввозить в США черный хлеб, рассказывая местным церберам, что это его религиозная еда.
Но вернемся к матчу с индийским гроссмейстером. И Виши, и я во время матча жили в одной гостинице «Бориваж», расположенной недалеко от Олимпийского музея, в котором играли. Дом Албана был очень уютным и просторным, но находился в пригороде Лозанны, что существенно усложнило бы перемещения. Условия проживания в «Бориваже» были роскошными, да и все остальные бытовые задачи были решены в Лозанне на высшем уровне. Но сама структура матча претерпела, по велению Илюмжинова, существенные изменения. Все наши предыдущие стычки должны были заставить меня понять, что Илюмжинов искренне верил в то, что глава ФИДЕ в шахматном мире обладает такой же неограниченной властью и пользуется таким же непререкаемым авторитетом, как, например Хуан Антонио Самаранч в Олимпийском комитете. Кирсан ни за что не хотел принимать тот факт, что в шахматах король – исторически совсем другой человек. Пока он занимался развитием шахмат, какими-то общими вопросами, никто в его деятельность не лез. Но как только он начал посягать на изменения правил проведения матчей и на другие существенные вещи, его осадили и заставили затаить обиду. Возглавив ФИДЕ, он рассчитывал на то, что будет командовать и мной, и Каспаровым, и другими гроссмейстерами с мировым именем, но получил от ворот поворот и тогда решил, что добьется этого, понизив популярность и значимость звания чемпиона мира по шахматам. Как это сделать? Один из путей: сделать матчи более короткими и частыми с вероятностью получения разных, возможно, случайных, чемпионов, чтобы никто на троне долго не засиживался.
Первой ласточкой стал наш матч с Анандом, который должен был состоять всего из шести партий, а не длиться до шести побед, как это было раньше. Впоследствии такой регламент привел к появлению случайных чемпионов мира. Так, в две тысячи четвертом году первенство выиграл узбекский шахматист Рустам Касымджанов. Очень неплохой гроссмейстер, но, да простит меня коллега, ни разу не чемпион мира. Разве может спортсмен, завоевавший такой титул, на следующем же после матча крупном турнире завоевать сорок пятое (!!!) место? Это не могло не задевать как меня, так и Каспарова. Илюмжинов стал нашим общим врагом, заставил забыть о былых разногласиях и объединиться во имя игры, которая и для меня, и для Гарри всегда была важнее и выше любых ссор и скандалов.
