тех пор, пока смех не разбирает и Сестру Короля, понявшую наконец забавность собственных слов. Рис с утра, рис на ночь, тыква назавтра, чтобы высрать тот давешний рис – с такой еды аппетит не разгуляется, а потому и садиться на корточки не манит. Выделений так мало, что однажды вечером караван наконец останавливается для досмотра, чем там те две строптивки занимаются.
– Достойно ли благовоспитанной даме употреблять такие слова? – отвечает Эмини на вопрос «белой сестры», почему ни одна из них не оставляет за собой в горшке вонючих змеек. Обеих пленниц отводят к кустам высотой в человеческий рост и велят сесть на корточки, пока не проходит достаточно времени; после этого их снова запихивают в колымагу.
– Говорят, одним из ваших любовников был воитель Олу, – говорит Соголон, после того как они возвращаются.
– Говорят, в мою ку одновременно тыкался десяток солдат Красного воинства; и что, этому тоже можно верить?
– С тем исключением, что он действительно жил ради истины.
– Что бы ни говорили при дворе, я знаю имя каждого, кто мог стать отцом моего сына. И ни один из них не называл имя того Олу.
– Я знаю.
– Знаешь что?
– Знаю, что между вами ничего не было. А также почему его нет в вашей памяти.
– Забыть – это то, что я делаю с именем отца моей матери. Но никакой воитель Олу действительно никому не известен.
– Он вырезал его из вашей памяти.
– Кто «он»?
– Аеси.
– Вот как. Значит, Аеси вонзился мне в голову и выпилил память? Но где ж тогда шрам, где кровь? Почему именно это воспоминание, а не какое другое?
– Другие, вероятно, тоже.
– Это не его приемы.
– Но вы согласны, что они у него есть.
– Я согласна, что всегда его недолюбливала, и знаю, что он стоит за всем этим. Но единственно, во что он погружен, – это политика.
– Баса Балло, десять и четвертый день, восемь лун назад. Он тогда явился к моей госпоже, задавал ей вопросы. Это был последний раз, когда она вспоминала про Йелезу – женщину, что в свое время отлучила ее от двора.
– Йелеза? Кто это?
– Ваша тетя.
– Я… Вид у тебя такой, что можно и впрямь поверить.
– Мне не важно, верите вы или нет.
– Тогда зачем ты всё это говоришь?
– В тот день я впервые встретила этого Аеси. А вот скажите, когда его впервые увидели вы?
– Что? Аеси я знаю еще смолоду.
– Но когда? Когда вы его узнали?
– Говорю же: когда была молода.
– Вы помните себя молодой? Первый подарок, который дарил вам отец? Или когда умерла ваша бабушка? Откуда у вас этот рваный шрам под подбородком? Вот так же и скажите, когда вы впервые увидели Аеси.
Эмини смотрит на Соголон, явно желая свернуть этот разговор на что-то менее утомительное. Она смотрит в холщовый потолок, потирает себе колени, чешет голову и хмурит брови.
– Он всегда там был, при дворе.
– Но в самый первый раз? Хорошо – во второй? Или скажем, пять лет назад? Любое воспоминание, каким бы мелким оно ни казалось. Ну? Вот видите – вы ничего не помните. Не помните, потому что он это у вас забрал и отнимает это у всех.
– Просто безумие какое-то.
– Безумие потому, что я всего лишь девчонка из буша и мне веры нет, а он сведущ в математике, естественных науках и восседает по правую руку от короля. А вы все никак не можете восстановить память. К вам ничего не приходит.
– Не понимаю.
– У всего есть свое начало и конец. У всех, кроме него. А вы теперь уже все позабыли и сестру вашего отца, и мужчину, который на ней женился.
– А что с ними случилось?
– Их умыкнул он.
– Каким таким образом?
– Не знаю.
– И как получилось, что ты единственная, кому это известно?
– Я наверняка не одна.
– Исчезающие тетушки, а также их…
– Кто одержал победу при Борну?
– Мы, кто же еще. Песню об этом поет каждый ребенок, как только научается петь.
– А кто там был военачальник? Кто удостоился благосклонности короля за эту победу?
– Так король Фасиси ее и одержал. Не забывай, что я сама там была. Лично видела дорогу триумфа, выложенную серебром и золотом. Видела, как каждый мужчина получил по плащу, а каждая женщина по мерке золота и соли.
– А вы всё еще не можете назвать, какой военачальник…
– Я же говорю: ту чертову войну выиграл мой отец!
– Я не про войну, а про битву.
– Глупая девчонка! Как, именем богов, ты могла знать?
– Да от вас же. Вы всё время рассказывали о своем отце, чтобы все знали, что Кваш Моки на него совсем не похож. Что ваш отец выигрывает войны, потому что умеет быть разом где угодно и доверять своим командирам по всему королевству. «Хорошая армия из людей и лучшая из голубей – вот всё, что нужно для одержания победы» – так он, по вашему мнению, говорил. Вот почему он мог сражаться в Миту и выигрывать войну в Омороро. Вы сами говорили это женщинам, которых раньше считали своими подругами; я же для вас была всего лишь залетной навозной мухой. Но я все это помню.
– А вот я не помню никакого, язви его, Олу.
– Дело не в том, что вы не помните никакого Олу. Вам еще и нет до этого дела.
Эмини смеется.
– И в этом тоже вина Аеси? Может, мне обвинить его и в том, что я равнодушна к джолофу? Все эти разговоры меня утомляют, – говорит она сквозь зевок.
– Я уж и сама порядком утомилась, – вздыхает Соголон.
Колымаги поднимаются на покатый холм и тащатся через густой кустарник, в котором мало что видно, а затем спускаются в какой-то безвестный дол. Мягко тарабанит дождь, успокаивая, несмотря на то что вода проникает через холстину. Снаружи на небольшом отдалении кочуют обезьяны, хмурясь будто в предвкушении обмана. Соголон отодвигается от окна. Эта часть леса так густо подернута темной листвой и серым туманом, что у настроения вечерний оттенок, хотя сейчас полдень.
Колымага останавливается. Эмини и Соголон тревожно переглядываются, не понимая, что происходит. Обе подскакивают, когда в задней части короба раздается треск. Оказывается, там есть потайная дверца, которая при открывании сбивает на сторону занавески, служащие ей ширмой. Входит «божественная сестра» с головой, закутанной так плотно, что не разглядеть лица, хотя и нос и рот открыты.
– Сегодня вы моетесь, – колючим голосом объявляет она.
Для Соголон это мытье исключено. Для начала им
