Миссис Поуп глубоко вздохнула. И все-таки набрала номер, приготовившись говорить самым приятным голосом.
В юности она хотела стать актрисой. Люди всегда говорили: «Ну что за маленькая актриса! Ей бы на сцене выступать!»
И, хотя родители ее сперва сопротивлялись, ей удалось их убедить, и они дали ей возможность попробовать. У нее появился частный преподаватель, учивший ее ходить с положенной на голову книгой и при ходьбе втягивать в себя ягодицы. Второй преподаватель исправил ей дикцию и научил вставать на стул и декламировать Шекспира – она и сейчас отлично помнила эти строки: «У вашей двери / Шалаш я сплел бы…»[39] – и когда она это делала, то чувствовала ожидание, уверенность в будущем и пронзительное наслаждение от того, что все на нее смотрят.
Но миссис Поуп снова заколебалась.
Она вдруг вспомнила тот день, когда предстала перед экзаменационной комиссией в RADA[40]. Эти воспоминания она вообще-то старалась держать подальше, но сейчас они неожиданно снова всплыли. Она хорошо помнила, как ждала тогда у дверей аудитории, одетая в свое лучшее платье, вместе с другими девушками, которые, впрочем, выглядели куда более богемно, чем она. Помнила, как вошла, держась абсолютно прямо, в аудиторию, пожелала сидящим за столом доброго дня, четко произнесла свое имя и фамилию, а потом попросила стул, взобралась на него и, по-прежнему прямая как штырь, начала звонким и чистым голосом декламировать «У вашей двери / Шалаш я сплел бы…», возвышаясь надо всеми в своем лучшем платье, в шляпке и в белых перчатках.
Только потом до нее дошло, что она не декламирует звонким голосом, а кричит. Что ей вовсе не следовало влезать на стул. Что она не может вспомнить, что там, у Шекспира, дальше.
И тут она почувствовала, как по ногам у нее потекла приятно теплая струйка.
Она хорошо помнила, какие лица были у вежливых экзаменаторов, совершенно ошалевших от увиденного.
Помнила, как богемные девицы показывали пальцами на ее мокрый подол и прижимали к губам свои тонкие богемные пальчики, желая скрыть свой богемный смех.
Помнила, как уже в машине мать дала ей пощечину, потому что она разрыдалась в присутствии шофера и никак не могла успокоиться.
А потом родители принялись старательно снаряжать ее и отправлять на всевозможные вечеринки. И уже через полгода она была обручена, а через год отправилась с мужем на южные острова Тихого океана. С тех пор ее жизнь, которой следовало бы быть наполненной Шекспиром, гастролями и театральным гримом, превратилась в бесконечную череду коктейлей и приемов, что всегда было связано с необходимостью хорошо выглядеть, оставаться тонкой и хрупкой, надевать чулки даже в сорокаградусную жару и даже в постель всегда ложиться в макияже, но не потому, что ей предстояло играть на сцене, а потому что муж не должен был замечать, что глаза у нее припухли, а в уголках глаз веером разбегаются свежие морщинки. В ее нынешней жизни вовсе не требовалось помнить наизусть шекспировские строки; зато она должна была хорошо помнить бесчисленные имена людей и интересоваться никелевыми шахтами, хотя плевать она хотела и на этих людей, и на их шахты. Ей также приходилось держаться подальше от солнечных лучей, чтобы не появились веснушки, и в нужные моменты надевать самодельный костюм Купидона с дурацкими крылышками, и ни в коем случае не произносить бранных слов – Боже, как же ей иногда хотелось выругаться! – и не брать больше одного канапе, даже если перед ней было целое блюдо, а в животе у нее давно урчало от голода даже под тугим, насквозь промокшим от пота поясом для чулок. Так что в данном случае дело было даже не в том, что миссис Поуп как-то особенно не понравились те две женщины. Хотя они ей и впрямь не слишком понравились. Куда существенней было то, что они ее раздражали, ибо нашли способ всегда оставаться самими собой.
– Номер, пожалуйста? – повторил оператор.
Миссис Поуп откашлялась и сказала, тщательно выговаривая французские слова:
– Добрый день, месье. Соедините меня, пожалуйста, с французской полицией, а потом с главным редактором газеты «Таймс» в Лондоне.
50. На муле мы не поедем!
Марджери почти совсем успокоилась. Они снова сидели в джипе и ехали на север, хотя у них вряд ли хватило бы бензина, чтобы преодолеть и половину пути, не говоря уж о том, чтобы добраться до северного конца острова, но теперь у них были деньги, и Марджери знала, что сумеет сама со всем справиться. Инид сидела на пассажирском сиденье с Глорией на руках и каждый раз пронзительно вскрикивала, стоило какой-нибудь птице пролететь у них над головой. Марджери методично вела машину, стараясь не думать ни о чем, кроме конкретной цели своей поездки; точно так же она всего неделей раньше ехала на юг, только сейчас был ясный день, а тогда – глухая ночь. Однако у них по-прежнему не было ни номеров, ни документов, и Марджери очень старалась не попасть в какую-нибудь неприятную ситуацию.
Долли Вигз примчалась в летний домик, заливаясь слезами, и закричала, что Инид и Марджери нужно немедленно уезжать, потому что вскоре на виллу нагрянет полиция. Времени собираться не было, и они поспешно похватали самое необходимое: пеленки, детское питание, подаренную Долли пачку банкнот и детские одежки для Глории. «Быстрей! – кричала Долли. – Быстрей!» Она сказала, что постарается максимально задержать полицию, а если они станут ее расспрашивать, отправит их в противоположном направлении. Расставаясь, Марджери обняла Долли и крепко прижала к себе.
– Но я же все испортила! – зарыдала Долли. – Я так вас подвела!
– Нет, Долли, вы нас нисколько не подвели, – сказала Марджери. – Вы нам обеим жизнь спасли. И я непременно вам отплачу за это, как только продам свою коллекцию.
Джип, разбрызгивая лужи, грохотал по разбитой дороге, но Марджери все давила на акселератор, все поглядывала в зеркало заднего вида, опасаясь появления полицейской машины. Они спокойно миновали порт и трущобы пригородов и выехали на шоссе, идущее вдоль западного побережья. Мимо мелькали банановые рощи, брошенные грузовики, пасущиеся козы, мальчишки на велосипедах…
– А это что такое? – вдруг пронзительно вскрикнула Инид.
Марджери так резко нажала на тормоз, что Инид чуть не слетела со своего сиденья, а Глорию от ушибов спасла только тем, что успела выбросить вперед руку и упереться в приборную доску. Впереди был завал. Западное шоссе оказалось полностью перекрыто множеством поваленных бурей деревьев, которые лежали поперек дороги, как огромные колонны. Но куда хуже завала было то, что перед ним в большом количестве стояли полицейские машины. Полицейские, впрочем, вели себя спокойно; одни, стоя группами, болтали, смеялись и курили, другие гоняли крикетный мяч. Это была практически полицейская вечеринка на природе.
