Скачут эстианты, шагают раллодены с удлинненными мечами…
Гонят толпы рабов, которые кормят и снаряжают эту великолепную армию…/
— Что значит «рабы»? — интересуется один из алкеталов.
Попытка объяснить, что один двурукий может купить или захватить во время боя другого двурукого, а затем заставить его работать на себя, ни к чему не приводит. Аухканы рассуждают просто: либо двурукому нужна помощь — и зачем тогда кого-то покупать или захватывать? — или она (помощь) ему не нужна, и кто ему тогда позволит вмешиваться в чужую жизнь и отвлекать другого двурукого от не менее важных дел?
Малыш Садеон, приползший посоветоваться по поводу строительства стены вокруг Города на холме в спор не вступает. Он вообще ничего не понимает в людях, кроме одного — есть тот, кто был человеком, и этого получеловека-полуаухкана он любит.
Отправив алкеталов добывать новые сведения об армии таленара Кайнена, которая стремительно двигалась на юг, Руф принялся выстраивать свои войска.
Аддон вез колесницы, и Руф выставлял против них мощных и быстрых голгоцернов, которые прыгали на самые дальние расстояния и лучше остальных владели крыльями. Ибо только они могли увернуться от бешено мчащихся колесниц и отступить без потерь, заманивая людей в ловушку.
Лучников должны были уничтожить астракорсы — метающие ядовитые шипы на значительные расстояния и достаточно сильные, чтобы сокрушить ряды раллоденов, прикрывающих тезасиу.
Эстиантов встречали тагдаше, угрожающие им копьевидными верхними конечностями и кривыми серпами во втором ряду. Они могли сбрасывать всадников с коней и подсекать животным ноги. Последнее аухканы восприняли с некоторым неудовольствием, пытаясь выяснить у командира, чем по его мнению, провинились несчастные безасные животные. Однако Руф убедил их отложить сострадание на потом, напомнив, что маленьких и беззащитных шетширо-циор, вопоквая-артолу и такивах-ниан люди — если уж до них доберутся — жалеть не станут.
Бронированные и тяжелые пантафолты стояли против дилорнов с их усовершенствованными копьями. А метательные орудия из Леронги Руф приказал атаковать жаттеронам, сильнее которых не было в мире многоруких.
Все это время он почти не видел и не слышал Шигауханама.
Скорбящий бог удалился в подземные пещеры и проводил там — или в иных пространствах — и дни и ночи.
Впрочем, однажды он призвал Руфа к себе, и Двурукий сразу почувствовал, что бессмертного терзает душевная боль.
— Что с тобой, Прародитель?
— Я потерял друга своего отца. Он умер, потому что попытался объяснить людям, что война с нами — это не лучший и не самый разумный способ выжить. Недавно он приходил ко мне, чтобы убедить меня покинуть Рамор и моих детей и скрыться где-нибудь далеко отсюда. Он говорил, что ценит свое бессмертие…
Ты знаешь его — это ведь о нем ты писал: «В том краю, где старик без меча оживляет цветы, где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен…»
— Ты знаешь эти слова? — изумился Руф.
— Я все-таки бог, пусть для тебя в этом мало значения и смысла.
— Что с ним, со стариком?
— Его сожгли на площади перед храмом бога Смерти. Это злая ирония, ведь он был тем, кто давал всему жизнь.
— А как же он умер, если был бессмертным?
— Его убил такой же, как он, по его просьбе. Считай, что он отказался от своего бессмертия — последнего, что у него оставалось на этой земле, и своего сада с цветами, где был счастлив, — только чтобы попытаться примирить нас. Людей и аухканов.
— Если я правильно тебя понял, то умер величайший из богов — Лафемос.
— Верно, Избранник.
— И что теперь?
— Не знаю. Слепой потерял свои жребии, да они ему и не нужны. Старика нет. Смерть и Война правят этим несчастным миром.
— А что ты знаешь про сны, которые даруют влюбленным?
— Не много. Знаю, что иногда любящие, которые находятся в разлуке, могут увидать друг друга во сне. Иногда они даже живут от сна и до сна…
— Это несправедливо.
— А в мире мало справедливости.
4
— Мало в мире справедливости, — едва выговорил Аддон.
Он был изрядно пьян, но удивительным образом его опьянение затронуло только тело: язык плохо слушался, руки и ноги были словно ватные, в глазах все плыло. Но разум оставался ясным и незамутненным.
— А ее вообще нет, — стукнул Каббад по столу серебряной тяжкой чашей. Вино выплеснулось и кровавой лужицей растеклось по светлой столешнице. — Это я тебе говорю, как лучший знаток этой науки… Вот ты ответь, Аддон, что оно такое справедливость? Чувство? Вещь? Нее-еет… В том то и дело, что нет. — Прорицатель звякнул в золп той гонг, и на пороге возник перепуганный раб который никогда не видел кроткого и скромного Каббада в таком состоянии. Тот знаком потребовал еще вина, и, получив желаемое, продолжил: —
Чувство справедливости есть у всякого порядочного смертного или бессмертного, но оно только подсказывает ему, что самой справедливости в происходящем маловато. Или она есть… расскажи хотя бы одну такую историю, и сразу признаю, что есть…
— Я вспомнил, — сказал Кайнен. — Ночью во сне вспомнил, кому был посвящен тот храм, где я убил жреца. Мужу великой Эрби — богу справедливости Каббадаю. Откуда я это знаю, а?! Ну да, он же… то есть ты же мне сам рассказывал.
— Я бы убил их всех с наслаждением прямо возле этого храма, — признался прорицатель. — Они заслужили…
— Заслужили, — согласился Аддон. — Даже не верится, что Глагирия больше нет. Но и сам виноват — вылез из своего сада! Что он тут делал? Он ведь провидец… Небось знал, что здесь все бешеные, крови жаждут, словно вши…
— Потому и пошел, что знал, — зло ответил Каббад. — Надеялся, что сумеет одолеть судьбу, разорвать замкнутый круг. Ты же ему сам твердил. Пока ты жив, у тебя есть выбор. Вот он его и сделал.
— А я не могу. Я буду воевать. Сказать тебе, прорицатель, кто поведет войска врага? Руф Кайнен. Мой любимый сын. И я паду на поле битвы. Мне не стыдно: проиграть Руфу достойно — это уже немало. Я по-прежнему люблю его. Но я думаю, это же я вытащил его из той пещеры, я оживил его, я научил всему, что он знает о людях. Значит, то я, Аддон Кайнен, своими руками создал самого опасного врага для нашей отчизны?
И кто бы из нас ни выиграл эту войну, кто бы ни пал в бою — это несправедливо. Что скажешь, знаток справедливости? Что скажешь, вечно блуждающий по миру и живущий от сна и до сна?
И Кайнен дрожащей неверной рукой ткнул под нос Каббаду маленький амулет, вырезанный из прозрачного, теплого на вид желтого камня.
Двое — Эрби и Каббадай — счастливые и влюбленные.
Хороший был резчик: то, что они влюблены, видно даже на крохотных лицах…
