Паломникам разрешили войти в город, но один католик, участник тех событий, хорошо описал состояние, когда они шли, окруженные толпой враждебных мусульман: «Они смотрели на нас хмуро и недобро, и по их мрачным взглядам было видно, какая враждебность таилась в их сердцах. Наши люди были тогда в смятении, и им хотелось поскорее вернуться в Тир или Акру, которую мы недавно покинули. Так, в тревоге, мы и провели следующую ночь у подножия горы Радости».
Перед отъездом Ричард позаботился о том, чтобы ограничить поток паломников, от которых теперь требовался особый, выдаваемый в Акре, пропуск для предъявления мусульманским властям. Заодно король таким образом неявно пытался не допустить в Палестину французов, которые бросили его под Акрой и не раз нарушали долг союзника. Кроме того, таким нехитрым образом Ричард надеялся склонить Саладина к сотрудничеству.
Но у султана были свои планы. Для него важнее всего было, чтобы каждый паломник, побывав в Иерусалиме, поскорее отправился назад, покинув мусульманские земли. На европейцев султан смотрел прежде всего как на чужаков и захватчиков. После первого каравана Саладин сказал своим людям, что от паломников не надо требовать никаких бумаг, выданных католическими властями. Он велел установить посты вдоль дороги в Иерусалим, но не ради неудобств христиан, а, напротив, ради их безопасности.
Султан придумал свой способ принимать христианских паломников. Он позволял им целовать возвращенный Истинный Крест, который крестоносцы некогда несли с собой во время битвы при Хаттине, посещать гору Сион, Голгофу и Гефсиманский сад. В конце концов, их Спаситель считался одним из пророков ислама. Затем Саладин устраивал в честь своих гостей пир, и они проводили время в душевных беседах. Он подробно написал обо всем этом в Акру и отметил: «Сюда прибывают люди, желающие посетить святые места, и наш закон не дозволяет чинить им препятствия».
Третью группу паломников возглавлял епископ Солсберийский, один из самых достойных и мудрых людей своего века, который в дальнейшем стал архиепископом Кентерберийским — главой английской церкви. Прежде он также был одним из крестоносцев и советником короля Ричарда во время первых боев. Этого почетного гостя Саладин пригласил к себе во дворец, но тот скромно отказался от приглашения, ответив султану: «Мы всего лишь паломники, роскошь нам не подобает».
И все же после того, как гость посетил святые места и поцеловал Истинный Крест, в его честь был устроен пир. За беседой с достойным прелатом султан, между прочим, спросил, что за человек король Ричард, по мнению гостя. Тот ответил: «Могу лишь сказать то, чего требует справедливость. Ему нет равного среди рыцарей мира ни по доблести, ни по великодушию, и он наделен многими замечательными достоинствами. По моему скромному мнению, если тебя, государь, поставить с ним рядом и сравнить ваши достоинства (оставим в стороне недостатки), то во всем мире никто не мог бы сравниться с вами обоими».
Саладин выслушал эту цветистую похвалу двум государям и сказал: «Я всегда знал, что ваш король — человек великой чести и доблести, но мне кажется, что он часто безрассудно, почти глупо подвергает себя опасности и совсем не дорожит своей жизнью. Я сам, будучи государем обширных и богатых земель, предпочел бы мудрость и покой безрассудному молодечеству».
За вечер, проведенный вместе, эти двое прониклись друг к другу симпатией. Наконец султан объявил епископу, что тот может попросить у него все, что пожелает, в дар. В ответ на это гость попросил позволения подумать до утра. Наутро он сказал султану, что сирийские христиане ведут богослужение в храме Гроба Господня, словно еретики, и попросил позволения прислать в эту главную христианскую святыню двух настоящих католических священников и двух дьяконов и столько же священнослужителей в Вифлеем и Назарет. «Эта просьба для нас крайне важна, и, как мы надеемся, угодна Господу», — добавил прелат.
Саладин сразу же выполнил его пожелание.
2. Горький ячменный отвар
Приближалась зима. Саладин хотел поскорее попасть в Дамаск — свой любимый город и резиденцию своей семьи. Проехав через Наблус, он добрался до большой крепости у южного берега Галилейского моря. Крестоносцы, которые эту крепость и возвели, назвали ее Бельвуар, но мусульмане именовали ее Кукаб. Прежде она считалась неприступной, и арабы, которые любили сравнивать с женщинами крепости, свои и чужие, уподобляли ее «деве, которую нельзя ни взять силой, ни склонить к браку». Отсюда султан с гордостью взирал на исторический путь, который он прошел перед славной битвой при Хаттине; отсюда виден был и замок Кальят-Аджун, который султан некогда построил в противовес Бельвуару, тогда еще не завоеванному. Из Кукаба Саладин отправился в Бейрут, а оттуда — в Дамаск, куда он и прибыл в середине ноября 1192 г.
Народ восторженно приветствовал своего правителя, а поэты слагали оды в его честь. Один из них писал: «Он распростер крылья справедливости и осыпал народ дарами великодушия и щедрости».
Любовь Саладина к Дамаску была неудивительна — этот город, находившийся в огромном оазисе, орошаемом водами реки Барада, был одним из древнейших в мире и самым красивым в Сирии. Там стояли дома из саманного кирпича, настолько древние, что, по преданию, они были построены еще до сооружения Ноева ковчега. В Дамаске было множество дворцов и библиотек, Великая Мечеть, украшенная прекрасными мозаиками, не знала себе равных в исламском мире, а дамасская цитадель считалась лучшей в империи Саладина. По словам арабского путешественника ибн-Джубайра, «сады Дамаска окружали его, словно лучи — светило, или словно лепестки — сердцевину цветка». И недаром на Востоке существовала поговорка: «Если и есть рай на земле, то это, безусловно, Дамаск».
В этом земном раю Саладина ждала семья. Здесь был его брат Мелик-аль-Адель, который решил немного побыть в Дамаске после своей инспекционной поездки и прежде чем отправиться в новые владения за Евфратом. Здесь же находились сын султана эз-Загер, приехавший из Алеппо, и двое других сыновей со своими семьями. Они пировали и охотились на большеглазых газелей в лесах Габагнеба. Большую часть времени Саладин проводил в окружении сыновей, жен, наложниц и внуков, часто слушал певцов и поэтов. Султан уже чувствовал бремя прожитых лет, и среди любимых его стихов были строки о том, почему старики красят волосы в черный цвет: «Они красят волосы не потому, что стыдятся седины, ибо перекрашенные волосы выглядят хуже седых. Но они понимают, что юность их умерла, и красят волосы в черный цвет, оплакивая потерю».
Предаваясь таким размышлениям, Саладин осведомился у визиря, сколько дней постов он пропустил из-за военных обстоятельств. Теперь султан хотел выполнить свои обязательства.
Однажды его очень позабавил визит делегации крестоносцев. Их «голые», выбритые лица и нелепые, по восточным понятиям, одеяния очень напугали маленьких детей, которые спрятались за занавесями и не выходили, пока чужестранцы не ушли. «Хорошо еще, — заметил Саладин, — что с ними не было Мелика Рич». В то время в Палестине матери пугали непослушных детей именем грозного английского короля: «Сейчас же убери свои игрушки, а то придет Мелик Рич и заберет тебя!»
