Бен Хаду прохаживается по залу, сопровождая красивую женщину с печальными глазами и основательными статями, увешанную брильянтами, жемчугами и всем, что можно купить в лавке тканей, — видимо, это наша хозяйка, герцогиня Портсмутская. Я смотрю, как рассаживаются в алькове музыканты с гобоями и семиструнными деревянными инструментами, чем-то средним между испанской гитарой и марокканским рабабом. Их глава извлекает печальный звук, медленно проводя смычком по струнам своего инструмента, и музыканты начинают играть мелодию, густые низкие ноты которой отдаются в костях. Гобой и клавесин делают звучание полнее, и я забываю себя, так поразителен этот шум. Я едва не подпрыгиваю, когда на запястье мое ложится чья-то рука, и пальцы нежно сжимают мою плоть.
— Сядете со мной, сэр.
Я поворачиваюсь и вижу женщину, которая была с королем в большом зале, когда я восхищался картиной, изображающей Деву, в первый наш день здесь. Она смотрит на меня снизу вверх, лукаво улыбается и ведет меня к тому концу стола, что дальше от хозяйки.
— Нет, нет! — подает голос та. — Его место здесь, между мной и леди Личфилд.
— Боже правый, Луиза, нельзя его сажать возле малышки Шарлотты: она, милочка, ума не даст, что с ним делать. А я уж его обихожу.
Она продевает руку в мою и прижимает к себе мой локоть.
Герцогиня Портсмутская надувает губы.
— Ты мне весь стол порушишь, Элинор!
— Велика важность!
Поверх плеча Элинор я вижу, как вытягивается лицо хозяйки. Потом она собирает всю свою светскость и с наигранной веселостью зовет гостей к столу.
Я кланяюсь своей спутнице.
— Буду счастлив сидеть рядом с вами, Элинор.
— Хоть головой ручайся, будешь. Только, бога ради, зови меня Нелли — я не из тех, кто чинится.
Она вопросительно на меня смотрит.
— Ах да, Нус-Нус, придворный е… э… придворный султана Марокко Мулая Исмаила, — я перехожу на полушепот. — Надеюсь, мы не обидели хозяйку.
— Забудь про Дебеллу.
— Дебеллу?
— Да все посол венецианский. Увидал Луизу — и давай за ней увиваться. Повторяет: bella, bella. А я и говорю: «Уж скорее, Дебелла». Тяжелая она особа.
Она хихикает над собственной шуткой и придвигается ко мне.
— А оно возьми да прилипни. И поделом ей, корове заносчивой. Она ведь тут шпионит на французского короля. Но Чарли, понимаешь ли, не прочь по-французски.
Я смотрю на нее, не понимая, а она продолжает щебетать:
— И платит ей за это неплохо, как видишь.
Она обводит зал рукой:
— Для мадам ля Дюшес ты просто модная диковинка: у нас тут нечасто увидишь арапа в щегольском платье, да чтобы к обеду звали. А я никого по виду не сужу. Мамка моя говаривала: «В Судный день узнаем, у кого задница чернее!» Как по мне, чуток смолы мужчину только красит: хоть на Чарли погляди. У Ортанз (для тебя будет герцогиня Мазарин) есть крепыш вроде тебя — но про Мустафу говорить не принято, его с нами редко сажают, даже жалко. Ортанз та еще штучка, надо сказать. Поимела уже двоих в этом зале, — и не мужчин, заметь! — и самого короля, и Мустафой, думаю, тоже не брезгует. Видит бог, я бы такого не пропустила, хоть и говорят, что он евнух.
Она изображает пальцами ножницы — если я вдруг не понял.
— Евнух? Но возможно ли? — слабым голосом произношу я.
Нелли издает тихий смешок.
— Чтоб мне лопнуть! Да ты неискушен, я погляжу. Не в яйцах мужчина, было бы желание, а исхитриться по-всякому можно. К тому же нынче для всего снадобье найдется, если верного коновала знать.
— Коновала?
— Все они одинаковые, скажешь, нет? Доктора, костоправы, шарлатаны, лекари, коновалы — как называются, только от цены зависит, я так понимаю.
— А в Лондоне есть врачи, утверждающие, что умеют излечивать… бессилие?
— Как не быть, душа моя. Хотя в толк не возьму, тебе-то зачем — такому здоровяку. Во всем Лондоне только и разговору, что про твое достоинство.
Ее хохот привлекает внимание бен Хаду. Он смотрит на нее, потом на меня — с неодобрением.
— Моя… э… королева повелела найти для нее в Лондоне разные лекарства. Вы бы не могли кого-нибудь посоветовать?
— Что за лекарства?
— Ее удручает, что она слишком быстро стареет…
Нелли усмехается:
— Лучшее средство, по мне, — посмеяться от души и всласть покувыркаться. Кто от этого нос воротит, тот и делается на вид, как старое сморщенное яблоко.
Я невольно улыбаюсь; ее прямота освежает.
— Думаю, императрица не оценит, если я вернусь в Марокко лишь с этим советом.
— Тогда тебе к ученым. Поговори с мистером Ивлином.
Она указывает на длинноносого джентльмена, который предложил бен Хаду прокатиться в Гайд-парке.
— Или с моим добрым другом мистером Пипсом, вот уж кто умеет радоваться жизни.
Веселый человек, покатывающийся со смеху над тем, что только что сказала сидящая возле него женщина.
Нелли называет мне имена сидящих за столом и рассказывает что-нибудь о каждом, чтобы я их запомнил. Дама по другую руку посла — миссис Афра Бен, она пишет для театра, а одно время шпионила на голландцев; мальчик — сын Луизы, Чарльз, герцог Ричмонд; хорошенькая молодая женщина в изумрудах — Анна, леди Сассекс, дочь короля и герцогини Кливлендской, у которой был роман с герцогиней Мазарин, а сейчас она спуталась с каким-то дипломатом в Париже; рядом сидит французский посол, Поль Барийон д’Аманкур, «такой дамский угодник!»; и так далее, пока у меня не начинает кружиться голова. За столом оказывается несколько детей короля, и я интересуюсь у своей собеседницы, каков его гарем, что ее необычайно веселит.
— Ты же не думаешь, что Чарли нужно их сгонять в одно место, как кур? Они в очередь выстраиваются на Личной лестнице, только бы король к ним прикоснулся: мистер Чиффинч их разве что не гоняет!
— А как тогда следить за появлением потомства?
Я объясняю часть своих обязанностей, касающуюся Книги ложа, и она приходит в восторг.
— Сколько, говоришь, у этого султана жен?
— Скорее наложниц, а не жен. Полагаю, около тысячи.
Она радостно хлопает в ладоши, услышав о подобной избыточности.
— Ух! Задает же он тебе работы! А что за женщины? Сплошь смуглые красотки?
— Многие, да. Но есть и европейки. И одна англичанка.
Она сгорает от любопытства.
— Англичанка? Как она попала в гарем?
Я рассказываю ей про корсаров, про торговлю пленниками, про стройку в Мекнесе, для которой нужны рабочие; и про великую ценность белых женщин на наших рынках. О мечте императора вырастить огромную армию, чтобы отвоевать мусульманские земли у христиан, я, однако, умалчиваю.
