Даже воздух внутри дворца отдавал чрезмерной сыростью затянувшейся зимы, и в нем чувствовался страх перед надвигающимися событиями. Холод и унизительное зловоние казались своего рода саваном, готовым принять в себя мертвеца… Ямина шла через залы и внутренние дворы, в которых витал запах конца света.
Константинополь был старым – таким старым, что не все уже помнили, когда он появился. Этот город перенес нападения стольких врагов, скольких никто никогда не видел, но при этом загнивал изнутри из-за алчности и небрежения. И вот теперь турки-османы пришли травить привязанного медведя, и их желание делать это казалось неутолимым. Укус за укусом, равнина за равниной, холм за холмом, город за городом – вот так они постепенно захватывали территории империи, пока от нее не остался почти только сам Великий Город.
Ямина знала, что ей следовало бы сконцентрироваться на текущих нуждах Константинополя. Но она была всего лишь молоденькой девушкой, а потому оптимизм и надежда сочетались в ней с растерянностью и страхом. Ее голова была заполнена мыслями о том, что может означать выздоровление принца – пусть даже всего лишь частичное – и к каким изменениям оно может привести в их отношениях. В течение шести лет она знала его только таким, каким он стал в момент их трагической встречи в соборе Святой Софии – сначала юноша, а затем мужчина, но неизменно не чувствующий свои ноги и не обладающий способностью хотя бы пошевелить ими.
Прикованный к постели, он был душой, отделенной от других людей, от других мужчин.
Она ни разу не слышала, чтобы он жаловался, и из-за его стоицизма осознавать его тяжкое положение было еще невыносимее. Несмотря на свое искалеченное состояние, Константин выдерживал на своих плечах тяжелый груз – невеселые реалии своего существования, причем делал это с легкостью. Он всегда подшучивал над самим собой и благодаря этому быстро разряжал тяжелую психологическую атмосферу, которая иногда возникала из-за необдуманных высказываний других людей.
Время от времени Ямина замечала рассеянное выражение на его лице, как будто он позволял себе переноситься в своих мечтах в какое-то место, где ноги слушались его, – но она никогда не просила его поделиться с ней этими его мыслями или рассказать ей о причине своей грусти. А он никогда ей и не рассказывал.
Она не могла вынести слово «калека» и поэтому всегда упрекала тех, кто произносил его в ее присутствии. Но это слово все равно таилось где-то рядом, в тени. Ей с самого начала понравился Константин (а вскоре она в него влюбилась), однако его физический недостаток стоял между ними буквально каждую минуту. Это была его темная сторона, о которой никогда не упоминалось.
Она сделала его калекой – или, в лучшем случае, они нарвались на такой результат вместе. Она вообще-то не просила никого спасать ее, когда падала с высоты, но тем не менее была ему благодарна. Только он – и никто другой – решился и побежал ловить ее с вытянутыми руками, бросая тем самым вызов силе тяжести. Он спас ее, а она повредила ему позвоночник – вот так все и случилось. После этого, когда ее собственная судьба оказалась в подвешенном состоянии (она ведь стала сиротой), Константин удивил всех тем, что настоятельно заявил, что о ней позаботится он. Лежа в постели, возле которой врачи сокрушенно качали головой, а его родители горевали над искалеченным сыном (тем более что империи, получается, доставался наследник престола, который был калекой), он позвал к себе ее, Ямину.
Перед лицом всех присутствующих он заявил, что она, Ямина, была послана ему Девой Марией и что, поймав ее на руки, он теперь считает своим долгом держать ее всю оставшуюся жизнь рядом с собой. Отец-император, растроганный словами сына, согласился выполнить это его желание.
Вообще-то, первой тогда заговорила сожительница и верный друг императора Елена. Подойдя к кровати Константина, она молча смотрела на него, и это, казалось, продолжалось бесконечно долго. Она была высокой, и поэтому Константину в его одурманенном состоянии почудилось, что ее лицо парит где-то высоко над ним, причем это красивое смуглое лицо своими чертами чем-то напоминало тонкие и изящные черты мордочки голодной кошки.
Он лежал привязанным к деревянной раме, которую изготовили по распоряжению Леонида, старшего из врачей. Леонид и по возрасту был самым старшим – ему было уже столько лет, что никто при императорском дворе не знал, как давно этот человек родился на белый свет. Леонид объявил, что больше всего надежды на выздоровление принца будет в том случае, если заставить его лежать неподвижно, привязав ремнями и веревками к жесткой конструкции. При таком подходе у его тела будет больше шансов восстановиться до предыдущего состояния.
Наконец Елена потянулась к Константину, по-видимому намереваясь взять его ладонь в свои руки и держать ее так, пока она будет говорить. Однако резкий звук, представлявший собой что-то среднее между шиканьем и цыканьем, остановил ее. Она резко оглянулась, чтобы узнать, кто издал этот звук, и ее темные глаза встретились с глазами Леонида, стоявшего у двери спальни вместе с тремя опечаленными коллегами. Этот звук слетел с его губ как бы сам собой в тот момент, когда он заподозрил, что она собирается поднять руку искалеченного принца или каким-либо образом пошевелить его, и теперь выражение на его лице свидетельствовало о том, что он раскаивается. Елена, смягчившись, улыбнулась старику, а он в ответ с извиняющимся видом скривился.
– Слова принца Константина показывают всем и каждому, какой он юноша… и каким он будет мужчиной, – сказала она.
Затем она замолчала и стала поочередно вглядываться в обеспокоенные лица собравшихся здесь людей. Выражение ее собственного лица, освещенного солнечными лучами через высокие окна, казалось таким праведным, что было трудно выдержать ее взгляд.
По комнате пробежал одобрительный шепот, похожий на ветерок, приносящий облегчение тем, кто находится в душном помещении.
Константин лежал неподвижно. Его взор был затуманенным от боли. Ему дали успокоительные наркотики, но его органы чувств оставались под контролем его рассудка. Он поднял взгляд на любовницу своего отца, напряженно ожидая, что же еще она скажет.
– В венах сироты Ямины течет императорская кровь, доставшаяся ей от ее матери – нашей сестры, похороненной совсем недавно и происходившей из рода Комнинов, того самого рода, представители которого отогнали турок аж до их родины два с половиной столетия назад, – снова заговорила Елена.
Она опять сделала паузу, и на этот раз тихий одобрительный гул, раздавшийся в комнате, стал свидетельством того, что эта женщина понимала настроения собравшихся у постели принца людей.
– Принц Константин воспринял это дитя как подарок, и кто мы такие, чтобы возражать ему после того, как он рисковал своей жизнью и едва не расстался с ней, пытаясь спасти эту девочку? В своей мудрости он принял ее в нашу семью. По правде говоря, она всегда была одной из нас.
Высказав свое мнение, Елена медленно отошла назад и снова встала рядом с императором. Константин Палеолог потянулся к ее руке и сжал ее ладонь в своей. На мгновение показалось, что он меньше стоящей рядом с ним женщины и не настолько значителен, как она, но кто знал, было ли это из-за охватившей его печали или из-за ее бравады перед лицом произошедшего несчастья?
