— Ате, — прошипел он, — притворись мертвецом.
Ате моментально упал на спину и затих с открытым ртом и полуприкрытыми глазами. Джек растянулся около трупа. Веки он решил смежить, положившись только на слух.
Теперь все команды звучали на одном языке, и это был не английский. Регулярные французские части занимали позиции, оставленные врагом. Прямо над ними ударил оглушительно громкий залп. Как только гром стих, зазвучали шаги армейских, подбитых железом ботинок. Пара подошв прошлась по Джеку, и он с трудом стерпел боль. Вскоре солдаты прошли, а с ними и нервная дрожь, и удаляющийся шум сражения развалился на отдельные звуки.
Они поначалу перекликались: труба отвечала трубе, барабан — барабану, залп — залпу; затем, когда бой передвинулся к городу, всю эту какофонию сменило что-то вроде хорала. Хорала жуткого, состоящего из жалобных криков, молений, стонов, стенаний, он все разрастался, все ширился, и Джек открыл глаза.
В поле обзора двигались четверо абенаки, один из них встал на колени, сверкнул кривой нож.
— Нет! Нет! Боже милостивый, не надо!
Внезапный вопль оборвался столь же внезапно. Воин поднялся, вскидывая к небесам окровавленный скальп.
— Айя-ахо-аха! — прозвучал торжествующий клич.
Прицепив свой трофей к широкому поясу, абенаки со спутниками двинулся дальше. К Джеку. Их разделяло менее дюжины футов.
Джек посмотрел на Ате. Тот все лежал, но одним глазом внимательно наблюдал за происходящим. Этот глаз неприметно мигнул, Джек мигнул в ответ и крепче сжал рукоять томагавка.
Двое воинов уже стояли над ним, и он с силой всадил топор в ближайшую голую икру. Индеец с пронзительным воплем упал, а второй вскинул боевую дубинку. Джек, уже сидя на пятках, подался вперед, обхватив сильные смуглые бедра. Абенаки ударил, но бить ему было теперь неудобно, удар прошел вскользь. А Джек, пыхтя от натуги, оторвал врага от земли и попытался бросить через себя, но тот был слишком тяжел, и они оба свалились на труп Макдональда. Руки Джека защемило под мышками абенаки, а сильные грязные пальцы впились ему в щеки и понемногу подбирались к глазам. В этом совершенно безнадежном положении он сделал единственное, что мог, то есть оскалился и укусил врага за руку. Индеец взвыл, хватка ослабла, и Джек, откинувшись, с силой послал свою голову в раскрашенное лицо. Абенаки мгновенно обмяк, и Джек, отдуваясь, стал выбираться из остро пахнущих потом объятий.
За спиной раздался крик, над головой что-то мелькнуло, и перед ним рухнуло еще одно тело. С двумя торчащими из него томагавками — в ноге и в груди. Затем послышался голос Ате.
— Ты не ранен, Дагановеда? Посмотри, я вернул тебе долг!
Джек слезящимися глазами смотрел на товарища. Из груди того текла кровь. Но оба врага, пришедшие за скальпами, были повержены и, похоже, мертвы.
Он протер глаза и огляделся. На поле боя еще кто-то двигался, мародерствовал, снимал скальпы, но различать это становилось все трудней и трудней. Мокрый снег валил крупными хлопьями, он все усиливался, превращаясь в метель, почти абсолютно непроницаемую для взора, и Джек неожиданно понял, как он замерз. И с чего это вдруг ему вздумалось воевать в одних татуировках вместо нормальной одежды? Нет, если в этот раз все обойдется, он на такое уже не подпишется. Никогда. Жуткий холод вверг его в мелкую дрожь, зато вернул ясность мысли.
— Что же теперь? — спросил он у Ате.
— Теперь?
Ате поднял с земли кривой нож и ухватил за волосы ближайшего к нему мертвеца. Джек, не желая смотреть на жуткую процедуру, отвернулся и уставился на другого индейца, второго из тех, кто успел получить от могавка свое. В его очертаниях и наряде брезжило что-то очень знакомое.
— Подожди! — заорал он, и Ате замер, не успев пустить в дело нож. — Тебе не знаком этот парень?
Ате повернул голову, потом бросил бездыханное тело и переполз к соседнему абенаки. Резким рывком запрокинув ему лицо, он вскричал:
— Сегунки!
Это действительно был Сегунки, их давний недруг, преследователь и мучитель. Тот, кто постоянно издевался над ними, кто стравил их в собачьей яме, а потом подвесил одного из них за ноги и едва не снял с него скальп.
Ате потер шрам на лбу.
— Так много лучше. — Глаза его загорелись. — Господь и впрямь благосклонен к самому недостойному из рабов своих! — Он тряхнул голову Сегунки, и тот застонал. — Что я слышу? Этот пес еще жив! — Он еще раз тряхнул послушно мотнувшуюся голову абенаки. — Очнись, собака. Взгляни на того, кто съест твое сердце.
Джека внутренне воротило от того, что сейчас должно было произойти, и все же он как завороженный глядел на сцену, живописать каковую было под силу лишь художнику, да и то не всякому, а непременно очень талантливому, такому, как, например, Гейнсборо, с которым он свел знакомство у Фанни. Только ему, пожалуй, удалось бы перенести на холст этот дым, этот снег и два силуэта на их зыбком фоне. Один напряженный, излучающий силу, с сияющим занесенным ножом, второй обмякший, всему покорный, безвольный. Дальше за ними угадывалось что-то еще. Там вырастали как призраки тени, одетые в снежные хлопья.
— Ате, — крикнул Джек, еще раз останавливая руку товарища, но тот уже все видел и сам.
Резервный корпус французов надвигался на них, поспешая к стенам Квебека.
— Уходим, Ате.
— Но… — Ирокез не двинулся с места.
— Никаких «но»!
Очень неохотно Ате отпустил голову Сегунки, и она с легким стуком упала. А затем в воздухе блеснул нож, и на лбу абенаки появился надрез, моментально окрасивший снег алой кровью.
— Я не могу убить его так. Он должен глядеть мне в глаза, — мрачно сказал ирокез. — Но теперь мы с ним, по крайней мере, будем носить одинаковые отметины. И один из нас умрет, когда мы встретимся снова.
Марширующий полк был уже шагах в двадцати. Им пришлось бросить тело Макдональда в надежде, что французы проявят к нему должное уважение. Они побежали к утесам. Даже не будучи пехотинцем, Джек понял, о чем говорят британские барабаны и трубы. Меррей потерпел поражение. Но он дал им задание исключительной важности, а их каноэ было по-прежнему спрятано на берегу.
Через двенадцать суток они незаметно пробрались в осажденный Квебек. У них было меньше проблем с французами, привыкшими иметь дело с туземцами, чем с англичанами, охранявшими стены. Но по приказу Меррея на бастионе Святого Иоанна всегда обретался один из его адъютантов, который, едва услышав о говорящих по-английски индейцах, тут же явился и забрал их с собой.
Они принесли весть, которую все с нетерпением ждали. У первого судна, поднявшегося этой весной вверх по течению реки Святого Лаврентия, на грот-мачте развевался флаг Соединенного Королевства. Причем «Несокрушимый» оказался отнюдь не единственным пришедшим на помощь английской армии кораблем, а флагманом целой британской флотилии.
ЭПИЛОГ
Монреаль, сентябрь 1760 года
