– Это правда! – кричит доктор Скрэби, покраснев. – А доказательство – отец этого экземпляра в дамской комнате! Примат! Мартышка-джентльмен! Я лично его набивал!
Фиалка, чувствуя, как внутри нее что-то жестоко сжимается и она вот-вот лишится чувств, с приглушенным стуком падает в жесткое креслице и начинает яростно обмахиваться веером. Гибрид человека и обезьяны? Не может же отец так говорить о… Вздох застревает в горле.
«Мой отец – прима…» Фиалка слабо стонет, пока доктор Скрэби и мистер Дарвин продолжают дискуссию. «Я не дописал слово», – сказал он.
– Примат? Превосходно! – восклицает мистер Дарвин. – Ценю ваше чувство юмора, мой дорогой Скрэби! Немедленно отведите меня к этой якобы особи!
Пока Фиалка продолжает изо всех сил махать веером, рискуя превратиться в лишенного всякой аэродинамики шмеля и взлететь, смех Чарлза Дарвина слышит компания военных с женами, и они, слегка разгоряченные шампанским, подхватывают шутку и тоже хохочут – из-за чего шум становится еще громче, привлекая интерес окружающих. Шутка передается, и все больше и больше гостей присоединяются к растущей толпе – пока двух ученых не окружает, хохоча, целая стайка пирующих. У побледневшей под слоем пудры Фиалки, которая все также сидит в самом центре шумного сборища, хватает духу слушать назойливую и сбивчивую беседу отца с мистером Дарвином – содержание которой тревожит мисс Скрэби все больше.
– Эго зовут Тобиас Фелпс, – возбужденно продолжает Скрэби. Смысл произнесенных слов доходит до Фиалки, она стонет, а потом замирает, застыв от потрясения. Она не переживала такую бурю эмоций со смерти Опиумной Императрицы. Фиалкин отец тянет мистера Дарвина за рукав: – Экземпляру около двадцати лет, – рассказывает он. – Его воспитывали как человека, и с весьма примечательным – я бы сказал, совершенно потрясающим – успехом. Я собираюсь, мистер Дарвин, – после того как вы лично осмотрите его и подтвердите мои выводы… – Фиалка подается вперед, напрягая слух, – посадить эту особь под замок на пару дней? чтобы остальные зоологи имели возможность с ним ознакомиться, пока он еще жив. – Фиалка хватает губами воздух и закрывает рот рукой. – Затем я убью его, сделаю чучело и преподнесу в таком виде Зоологическому Обществу.
Посадит под замок? Убьет и сделает чучело?
Фиалке вдруг становится необычайно дурно. Она роняет со стуком на пол веер и вцепляется в кресло так, что костяшки белеют от напряжения. Единственное, что она может сделать, дабы не рухнуть в обморок. Так вот о чем Тобиас пытался рассказать ей в тот день! Вот почему он казался таким расстроенным и настаивал, что хочет написать это на бумаге. Не примас – примат! Мартышка-джентльмен!
– О нет! – стонет она, вспоминая с внезапной ясностью готовку и тушение, и креветочный соус, который подавался к блюду, убившему Опиумную Императрицу. – Я его съела! – в ужасе шепчет она. – Я съела его отца! Я каннибал!
– Тогда пойдемте, мистер Дарвин, – продолжает Скрэби. – Я оставил его у колонны. Давайте я вас познакомлю!
Очередная широченная улыбка расползается по лицу Чарлза Дарвина, и натуралист, снова откинув голову, громко смеется – так, что маленькие кусочки пищи вылетают из бороды:
– Возможно, мне тоже стоило прийти в маскарадном костюме, – добродушно хихикает он. – Одеться гориллой. Думаю, такой костюм можно взять напрокат. Такой наряд больше подошел бы поданному поводу, доктор Скрэби? Наверное, – он заговорщически понижает голос, – это бы развеселило Королевскую Бегемотицу, как вы ее называете?
Но доктору Скрэби не до смеха. Он скорее задыхается. Лицо его посинело. Он все еще держит мистера Дарвина за рукав и теперь снова настойчиво куда-то тянет джентльмена.
– Нельзя терять ни минуты, – бормочет сама себе Фиалка, подавляя рвотный позыв и разглаживая кремовый креп вздымающихся юбок.
– Но это – ответ на ваш парадокс, сэр! – уверяет Скрэби Дарвина, который хохочет так душевно, что того и гляди задохнется. – Клянусь, сэр, это не шутка!
Дарвин опять смеется.
– У меня нет парадоксов, – отвечает он.
– Что ж, теперь есть! – взрывается таксидермист, дергает Дарвина за руку и тащит через бальную залу. Стайка заинтересованных зрителей, болтая и посмеиваясь, идет вслед за ними. Каким неожиданно занимательным оказался этот праздник! Они удаляются, и Фиалка закусывает губу – в голове бешено скачут мысли.
– Толкайте! – кричит Эбби близняшкам.
– Я предупреждала, – фыркает Опиумная Императрица, паря возле туалета.
Ничего она не предупреждала, но Эбби не в состоянии спорить. Когда она позвонила в Медицинский Центр Лысухинга, ее соединили со службой «Скорой помощи», а те наотрез отказались высылать неотложку.
– Но это правда! – завопила Эбби.
– Все так говорят, дорогуша, – устало изрекла дежурная сестра.
– Мы заплатим штраф – нам все равно! – прокричали близняшки.
– Простите, дорогуша, – закончила сестра, когда Эбби ей это передала. – Дело в том, что все машины на вызовах. Этот день окрестили Днем Сумасшествия.
– Ну и катитесь на хуй! – в смятении заорала Эбби. Что с ней происходит? Она за всю жизнь ругательного слова не сказала – до сего дня. А тут – целых два (еще «хуйня» ранее) и перед Оскаром Джеком! Может, у нее развивается синдром Туретта?[141]Впрочем, хорошо, что Оскар здесь, вдруг поняла она. А то по близости ни Нормана, ни этого проходимца Сама. Наверное, гоняется за очередной химерой. Или обезьяной.
– Храни вас Господь! – всхлипывая, говорит Эбби Оскару. Телепродюсер сгреб камеру близняшек, поставил на кухонный стол и включил на запись – он парень не промах, когда речь идет о потенциальном эксклюзиве. Затем он закатал рукава кожаной куртки и профессионально занялся полотенцами и бутылками «Перье».
– AAA! – снова вопят близняшки.
О-о. Если это очередные ложные роды, думает Оскар Джек, то они пугающе реалистичны.
Когда я увидел, как Акробатка спрыгнула с головы слона и помчалась, крутясь в пируэтах, через зал, я понял, что должен с ней встретиться.
С трудом проследовав за ней через банкетную залу, путаясь в собственных брючинах и врезаясь в гостей с подносами, нагруженными мясом, я добрел до коридора, который привел меня в небольшую комнату, которая привела меня к двери, которая захлопнулась перед моим носом. ДАМСКАЯ КОМНАТА, гласила табличка.
Я секунду помешкал и вошел.
И встретился лицом к лицу с моим отцом, мартышкой-джентльменом.
Я застыл на месте, задохнувшись. И уставился на него. Он держал желто-фиолетовое полотенце. Глаза его оказались яркими и неестественно голубыми. Мех – красно-коричневым, того же цвета и такой же жесткий, как мои волосы. Как и у меня, его руки покрывал густой пушок. Вся его поза выражала необыкновенное благородство и самообладание. У него имелся короткий хвост, что высовывался из прорези красных панталон и вопросительным знаком загибался вверх.
