Книга Музыка льда. Осколки - Анна Беляева

— Спасибо тебе! — она все так же глядит на него очарованно, но теперь это не взгляд ребенка. Впрочем, этот взгляд никогда и не был полностью детским. Ни в ее 10, ни в 16. Ни тем более сейчас, когда ей за 20.

Пора бежать дальше. Все важное, ради чего он искал этой встречи, сказано. Григорьев на прощание треплет девушку по ткани серого пальто на плече, зная, что внутри она "Анна Франк", прощается и уже готов бежать, но все же произносит то, чего бывшая подопечная, кажется, не хочет понимать:

— Про линию фронта я не шучу. Однажды тебе придется выбирать, с кем ты в одном окопе, с нами или с Канунниковым. И, совсем забыл, — вдруг спохватывается он, — поздравляю с дочкой! Мужу привет!

Михаил знает, что муж совсем не муж и она не будет ему передавать приветы от него, Григорьева. И, если честно, ему почему-то нравится мысль, что это так, хотя по гамбургскому счету, и мысль, и то, что стоит за ней, никак не отнести к порядочным и светлым чувствам. Это зависть к молодости, собственничество, то ли почти отцовское, то ли мужское. И не разберешь, ведь отцовское — тоже мужское. Эх, Алька, Алька! Все вы, девчонки, сердце крадете, некоторые немного больше, чем готов отдать.

И ежели она осилит с небом первый бой опасный

Третий день они с Ильей на льду кружат вокруг вернувшейся Максимовой. Григорьев даже не подходит. Речи о прыжках не идет. Маше хватает одного круга беговыми шагами, чтобы посинели губы и началась одышка. Разве можно такого спортсмена куда-то вывозить на старты? Вчера казалось, что ей несколько легче, сегодня кажется, что тяжелее, чем позавчера. Они только переглядываются друг с другом. Ответ на вопрос “что делать?” — очевиден, но взять на себя ответственность за него никто не решается.

Снова отправляют Машу отдыхать. Медленно едут плечом к плечу:

— Ее придется снимать, — обреченно говорит Илья.

Почему Виктории так тяжело согласиться с его мнением, даже сама тренер не смогла бы сказать. У Маши это второй чемпионат России. Уже даже “золото” есть. Для нее, Максимовой, сам по себе чемпионат — проходной этап. У Вики еще четверо, идущих плотным строем, на замену. Боится ли Домбровская остаться без Мира, на который отберут по “спортивному” принципу и без Машки? С одной стороны, не хочется верить в подлость федерации, с другой — ей ли не знать, на что способны чиновники, если им закусится напомнить, кто в доме хозяин.

— Мы рискуем оставить ее без Мира, если снимаем с России. Сезона-то нормального опять нет.

Они снова молчат. Третьим подруливает Михаил. Круг почета без единого слова. Общая мысль рождается именно сейчас, в полной тишине.

— Поменяем лутц на флип, — наконец говорит Григорьев.

Виктория кивает головой.

— В короткой упростим заходы, — высказывает свое предложение Илья.

Получает еще один кивок от главной в их команде.

— И вращения надо будет посмотреть. Что она сможет, — наконец открывает рот и Вика, — Хорошо. Будем вводить ее в упрощенном варианте. Частями. А сняться… Сняться можно даже прилетев в Красноярск.

Еще четверть круга втроем, после чего Михаил Александрович тормозит возле Насти и отправляет напрыгивать четверной флип, следя за точками отталкивания. Когда его еще можно будет вставить в программу? Но не прыгать, ответ очевиден — никогда. Так что пока это прыжок в падение. Как любой опыт в жизни — не набил синяков, не получил результат.

— И, Ландау, меняя программу, проконтролируй, чтоб она на ровном месте не падала. Стыда Яночкиной произвольной нам вполне достаточно для ощутимого позора!

Этот пролет мимо лутца она ему планирует припоминать время от времени. Так глупо у нее фигуристы не падали уже… никогда они так по-идиотски у нее не падали, как на этом прокате в середине сезона.

Кажется, в момент, когда девушка приземлилась на пятую точку, Виктория изобрела новую нецензурную конструкцию. Впрочем, приобретенная с годами сдержанность позволила сохранить от почтенной публики в тайне, каков уровень владения бранью у старшего тренера “Сапфирового”, а вот эмоциональная жестикуляция и убийственный взгляд по адресу хореографа и упрямой фигуристки сохранится в веках и кадрах.

Сейчас, когда над катком висит напряжение, создаваемое коротким дыханием Максимовой и ее бледным лицом и синими губами, вспоминать эту глупость последнего этапа — облегчение и антистресс для всех, даже виновников.

Вот и Илья, который третий день не улыбается. Почти не говорит. Не отходит от Маши на тренировках. И он на мгновение выдыхает и усмехается.

По товарищам Виктория всегда лучше видит остроту ситуаций, чем ощущает по собственному уровню страха или напряжения. Так она видела, когда Миша начал напрягаться на Алькины перепады веса и потерю крутки в прыжке. Так сейчас видит метания Ландау. А вот, когда Мила с переломом приходила и падала, падала, падала, Вика почти не понимала, что что-то не так. Все видела, но почему-то в голове было полное убеждение, что это временно и вот сейчас, совсем немного пройдет, и Милка станет той самой, которой была все годы до этого. Как-то почти само собой произойдет. Надо просто еще раз попробовать. Так она и пропускала назревшие до взрыва и оголенных нервов вопросы.

Леонова что-то рассматривала на льду между лезвиями Григорьева. Вполне по-деловому обсуждала с Мишей собственные отталкивания. И снова Виктория не очень понимала, тут все нормально или она опять что-то упускает, не чувствует.

— Леонова хочет “Жестокий романс” в шоу катать, — вдруг сообщает она Илье.

— Да ну? — удивляется хореограф, — Интересный мазохизм.

Домбровская вскидывает взгляд на Ландау:

— Думаешь, стоит отказаться?

Илья лишь пожимает плечами:

— Зачем? Красивая программа. Пусть катается, если хочет. Я перережу музыку и упрощу контент под шоу. Обсудим после тренировки.

И он возвращается к минимально порозовевшей Маше, чтобы снова пробовать, сколько и что она может сделать.

Виктория начинает свой обычный объезд фигуристов, поправляя там и тут. Поглядывая то на Милку, продолжающую консультацию с Григорьевым, то на Машу, опекаемую Ильей.

Интересно, что б ей сказал дорогой психиатр, если бы она ему призналась, что временами видит в своих спортсменах лишь бомбы с часовым механизмом и ждет, какая же из них рванет и в каком углу катка. Наверное, заподозрил бы и у нее невроз. Вполне резонное подозрение. С другой стороны, если, прожив почти полвека, ты не нажил себе приличного невроза, то ты весьма скучно прожил эти годы:

— Зой, ну, конечно, ты