переулков за полквартала отсюда. Из окон. Чувство было безошибочным: если она ощущала их, значит, так и было. Постоянно приходилось теребить свитер, поправлять юбку, подтягивать джинсы в попытке защититься от вездесущих взглядов, словно рук директора-извращенца, пытавшихся забраться под одежду. Когда она была моложе, какое-то время она пыталась просто не обращать на это внимания: ходила без лифчика в блузке с парой расстегнутых пуговиц, позволяя им маневрировать, зайти сбоку, взглянуть украдкой. Первую половину дня она чувствовала себя раскрепощенной, а затем пришли гнев и стыд. Стыд за собственный гнев, ведь так бывает всегда, когда гнев не находит выхода. Иногда ей хотелось кого-нибудь убить. Может, поэтому половина ровесниц ее матери всегда казалась ей вечно злобными и желчными. Не говоря уже об их безумии, причиной которого, так уж и быть, могло служить систематическое разрушение их индивидуальностей.
И вот сейчас, в столь поздний час, господи, да ей уже было сорок три года, какой-то уебан на нее пялился, и она это чувствовала, он стоял у стойки, их разделяла всего пара стульев, она не собиралась смотреть на него, просто знала, что он там стоит – но он подошел к ней и заговорил с ней:
– Простите, но мне кажется, что когда-то мы любили друг друга.
Она обернулась, чтобы раскатать его, сказать, чтобы убирался, назвать безмозглым мудаком, но что-то знакомое было в его голосе, и был слабый химизм предчувствия, и осознание того, что значили его слова, и, еще даже не повернувшись к нему, она поняла, что перед ней Джордж. Она взглянула на него, и это действительно было так. Той доли секунды, что ей хватило для того, чтобы обернуться, не хватило для того, чтобы скрыть шок и смятение.
И он принялся тихо напевать ей:
– Well I’ll be damned…
Она так и ахнула – с ужасом слышала, как резко втянула воздух, совсем как Бренда Ваккаро, пыхтевшая в старой рекламе бюстгальтеров. Прикрыла рот рукой.
– Here comes your ghost again[128], – закончил он строчку и засмеялся. – Ты вся покраснела. Прости, пожалуйста.
Она здорово разозлилась:
– Чтоб тебя. Ах, чтоб тебя! Блядь.
– Прости, пожалуйста, правда, прости. – Он протянул к ней руку, но благоразумно не стал до нее дотрагиваться.
– Да не стой ты, блядь, надо мной, как монумент надгробный, сядь уже. Я уже собиралась тебя отбрить. Думаю, что за мудак на меня пялится, да еще и поет.
Он спрятал лицо в ладонях.
Она посмотрела на него.
– Это просто чудовищно, так поступать с женщиной, которой давно за сорок.
«Которая действительно когда-то любила тебя», – хотелось ей добавить, но она промолчала.
– Слегка за сорок, – поправила она себя, слегка поразмыслив.
– Тебе не дашь и тридцати пяти, – возразил он. – Или даже тридцати двух. Трех. Тридцати трех.
Он пытался подобрать нужную цифру. Опасная игра.
– Ага, конечно.
– Я же извинился.
– Да.
– И снова приношу извинения. Я буквально сказал первое, что пришло мне в голову. Часто это не самая лучшая идея.
– Как раз этому тебя должна была научить взрослая жизнь.
– Человек может выносить взрослую жизнь лишь до определенной степени.
– Может выносить мужчина, ты хотел сказать. Мужчинам следовало бы чаще в этом признаваться.
Пауза.
– Как тебе погода? – спросил он.
– Дело не в жаре, просто слишком влажно.
Стоял ранний июнь, и погода была отличная. Но она этого не сказала.
– Ну да, точно. Зима согревала нас, скрывая землю под снегом забвения[129].
Строка прозвучала просто, но с оттенком тепла.
– Ты помнишь, – сказала она.
– Конечно, помню. Тебе она так нравилась. Я почти выучил ее наизусть.
– Видимо, все-таки выучил. Странно, но она звучит так трогательно.
Они смотрели друг на друга. Он попытался улыбнуться, затем отвернулся и снова посмотрел на нее, без улыбки.
– Что читаешь? – спросил он.
– Кавабату, – ответила она, на секунду подняв книгу. Старая, в мягкой обложке, нашла на какой-то праздничной распродаже. Кажется, в одном из магазинов на Кейп-Код. – Удивительно захватывающая книга. Общество, где ценится искусство.
Он ничего не сказал, продолжая смотреть на нее.
– Я тебя не узнала. Когда мы виделись в прошлый раз, ты был с иголочки. На постановке Луиса. И вот я вижу седеющего, растрепанного мужика в джинсах, который на меня пялится. И я типа такая, господи, нет, а потом да ну на хуй, ты берешь и подходишь. Я упорно не желала тебя замечать.
– Да, от тебя прямо веяло могильным холодом.
– Однако строчку ты пропел убойную.
– Ну, я же не собирался тебя убивать.
– Ты здесь не один, так?
– Да. Есть кое-кто. Забавная, хорошая компания. Я бы предложил тебе посидеть с нами, но знаю, что ты откажешься, и вообще предпочту покинуть их под вежливым предлогом и вернуться к тебе.
– Ха. Насчет отказа ты прав. Мне не хочется. Я сюда зашла, чтобы спокойно… выпить и успокоиться. Никого из знакомых тут не встречала, до этого дня.
Как-то ночью она подцепила тут одного парня, но ничего не сказала. Как не сказала и то, что этой ночью подобное при случае могло повториться. Тот парень тогда предложил ей поужинать, а она наклонилась поближе и сказала: «Не люблю заниматься сексом на полный желудок». А сейчас перед ней был Джордж, и мысль о подобной возможности просто парализовала ее.
– Почитай пока, дай мне минут пять, – сказал Джордж. – Может, восемь.
Он отошел, затем обернулся, словно хотел удостовериться в том, что она его дождется.
– Правда, я сейчас вернусь.
– Я тебе верю. Иди уже.
Он вернулся за свой столик, допил начатое, извинился, немного поболтал со своими, кто-то смеялся, она видела, что он объяснял, почему уходит. В ее сторону смотрели, она отвернулась, не желая, чтобы на нее кто-то смотрел, не желая никого видеть. Делала, как он попросил: читала книгу.
Он сел рядом.
Они снова посмотрели друг на друга.
– А помнишь… – начал было он, но осекся.
– Да, не стоит. Не надо. Дорога закрыта, мертвый сезон. Слишком много снега. Угроза схода лавины.
– Ты здорово выглядишь. Цветешь и все такое.
– У меня все хорошо, – сказала она и сразу поняла, как было всегда, когда она так говорила: это неправда. – Работаю на подонков, платят мне очень хорошо, – продолжала она. – А у тебя как, все… то же самое? Я имею в виду не в духовном плане, а в материальном. Дела кофейные?
– Не совсем. Готовлюсь отойти от дел. На самом деле мы не придумываем ничего нового, уже давно ничего такого не было. Только растем и растем. Уже не так интересно.
– А что тебе интересно?
– О, вот в
