– Я же говорила! Ведьма! Ведьма! – запричитала из-за мужских спин Весёна. – Она господина погубить хочет! Зачаровала его, порезала и в нору к себе тащит.
– Неправда, – язык вдруг стал неповоротливым, но такой глупости Ярина стерпеть не могла. Не хватала еще с деревенскими ссориться.
Страха не было, вместо него в груди плескалась брезгливая жалость, совершенно непонятная. Словно не ее. Может, отголоски чувств Девы еще за ночь не выветрились?
– Посмотрите на него, на нем же живого места нет. Она все к нему подкрадывалась, подбиралась! Небось, господин защищался, вон как поганку отделал.
– Мы не друг с другом сражались, – устало откликнулась Ярина, желая одного – чтобы они хотя бы не мешали. – С тем, кто детей убивал. Если сейчас с раной не справиться, Гор умрет. Не хотите помочь, просто уйдите.
Она посмотрела на них, и толпа отшатнулась, ощетинившись вилами.
– Не смотрите на нее, – снова заверещала чокнутая. – Глаза ведьмины. Зачарует!
– Ты… это! Девка! Не балуй! – обратился к Ярине толстопузый мужичок, отчаянно кося глазом в сторону. – С нами пойдешь. Руки давай. Вязать тебя будем. А не то…
– Нет, – Ярина уперлась. На нее будто ушат колодезной воды вылили: наваждение спало. Она одна, без защиты, перед напуганной озлобленной толпой. И никто на помощь не придет.
Она беспомощно оглянулась, но кроме селян рядом были лишь колдовские вороны. Не станут они ей помогать.
– Ему нужна помощь, вы не понимаете! Он умрет! – попыталась объяснить она, но стоило поднять взгляд, как мужики снова отшатнулись. Лишь один из них не испугался: ловко подскочил со спины и накинул на голову мешок. Ярина едва успела вскрикнуть, как рот зажали через грубую дерюгу.
Ее оторвали от земли, от Гора, стянули локти за спиной и потащили.
– Быстрее. К старосте. Он решит, что делать!
– Господин! Слышите? Все будет хорошо, мы вас спасем! – дурная девица заголосила, но Ярине было не до того. Она брыкалась и барахталась, пытаясь освободиться. Ее безжалостно тащили в Пожарища.
Не спасут они его, угробят!
Дышать было нечем, мешок вонял гнильем, лапища сжала лицо, что останутся следы от пальцев.
Кожу вновь обожгло изнутри, плеснуло жаром. Сила пришла нежданно, она переполняла ее, того и гляди выльется. Но как зачерпнуть хоть горсточку из этой полноводной реки? Ярина не знала. Хотя пыталась!
– Уби-или! – раздалось визгливое. – Господина уби-или! Ведьма погуби-ила!
Гор! Нет, он не мог умереть. Не мог. Сердце сжалось от ужаса, она обвисла на руках мучителя, еле перебирая ногами.
– Что? Как? – раздавалось со всех сторон перепуганное.
– Что блажишь, Весёна? Живой он. Ваше чародейство, слышите? Тащите его в избу! – сипящий голос старосты прорвался сквозь набат в ушах. – Да быстрее, олухи, что застыли! А это что ещё?
– Дык, ведьма, – ее швырнули на землю, Ярина больно приложилась головой о камень.
– Весена, куда?! – рявкнул староста. – Нечего тебе там делать. Беги, баню растопи. Не стой, дура! А вы, поднимите девку, снимите мешок с нее.
– Нельзя, зачарует, – заикнулся было один, но ее тут же вздернули на ноги. Свет ударил по глазам. Ярина закашлялась, и бешено уставилась на старосту, который отшатнулся, сотворив перед лицом охраняющий круг.
– Убить ее! – взвыл покусанный ею когда-то мужик.
– Утопить!
– Нельзя! Она дружбу с водяным водит, выплывет.
Вокруг плотным кругом собралась остервенелая толпа. Преобразились люди, исказила их лица звериная злоба. Даже староста, обычно степенный, выглядел растрепанным, дурноватым. Обережная ладанка, которую он вечно теребил, была будто сгоревшая.
Ярина хотела закричать, объяснить, но горло словно сдавил кто-то, накатила слабость. Хотелось отдаться на растерзание людям, и все закончится. Нужно просто закрыть глаза.
– Сжечь на краде! Принесем Переправщице жертву, она господина оставит.
– Стойте! – властно прикрикнул староста.
Ярина уставилась на него, как на последнюю надежду, которая рассыпалась черным пеплом:
– Мы люди честные. Не изуверы. Повесим ее и всего делов.
– Я не виновата, – застонала она слабо, но рев толпы заглушил слова.
Шею быстро оплели веревкой. Ее набросил один из тех троих, рванув петлю так, что Ярина захрипела.
Опять прибыла сила. Яркая, чистая, злая. Она родником била в груди. Только возьми, выплесни на людей. Да и какие это люди? Звери, нечисть – и те добрее будут.
Ярина, как наяву, представила, как отпускает то, что рвется наружу. Как сносит потоком людей, избы, перемалывает безжалостно. Вместе с Гором.
Нет!
Она не может и не станет.
Она человек. И человеком останется. Пусть даже другие потеряли людской облик.
Лишь бы Гор был жив.
Под ноги ей подпихнули лестницу, перекинули через сук веревку. Вой оглушал.
Ярина еще пыталась трепыхаться.
Бесполезно, глупо все. Они убьют ее, Гор умрет сам, потом селяне пойдут войной на нечисть, и водяной сотрет Пожарища с лица земли.
Нет! Пусть он живет! Должны же у него дома остаться какие-то снадобья, ведь выходили его местные по осени. О том, что будет, когда он очнется и увидит в окно, как она болтается в петле, лучше не думать.
Она пыталась найти выход. Ну хоть какой-нибудь! Не было больше на шее ожерелья, не позвать на помощь. Та сила, что бурлила внутри, не услышав отклика, схлынула, оставила наедине с ледяным дыханием Переправщицы, уже стоящей за спиной.
Разъяренные сельчане расплывались перед глазами. Четкой осталась только Весёна, на холёном лице которой ненависть мешалась с дикой радостью.
Веревка сдавила на горло.
– Смерть ведьме!
– Смерть!
«Жить хочу!» - отчаянно подумала Ярина, задыхаясь.
Солнце слепило, и вихрем влетевший в толпу всадник сперва показался видением. Но сквозь гул в ушах раздались испуганные вопли, люди прянули назад, спасаясь от вставшего на дыбы коня.
– А ну, все назад!
Над ухом взвизгнул, рассекая воздух, кинжал, и душившая петля упала на плечи.
Сверкнула смарагдовая подвеска в волосах, карие глаза горели яростью.
Он совсем не изменился. Нисколечко.
Ярина всхлипнула, ноги подогнулись, и она рухнула на руки Тильмару.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯОчнулась она быстро. Веревки, что опутывали руки, исчезли, оставив вместо себя кровавые следы на коже. Перед глазами танцевали цветные искры. Ярина дернулась и свалилась бы вниз, не поймай ее Тильмар. Он крепко прижимал ее к себе и пытался влить в рот какую-то гадость. Полынно-горькое зелье полилось в горло, тут же подступила тошнота, зато дурманящая слабость исчезла без следа, в голове прояснилось.
