Она шла под руку с мужем, который три месяца нетерпеливо ждал ее, и вид ее был настолько необычен, что какой-то субъект у двери аптеки Тейшейры сказал:
— О, эта женщина издалека.
Так начался новый этап в ее жизни: просторный дом с прислугой, деньги, о которых она и не мечтала, освобождение от бесконечных забот и хлопот: сегодня — гости, завтра — бал, день рождения, собрание в «Гремио», встречи со знакомыми в церкви или на пляже в Матиоте. Постепенно она становилась полноправным членом общества Минделу, жила спокойно и счастливо, радуясь открывшимся возможностям. Где ее муж мог бы получать такие деньги? В метрополии об этом и речи быть не могло. Недаром он так стремился в Африку.
Эти последние пять лет она прожила совсем неплохо. Правда, у нее осталась тайная неприязнь к местным жителям. Появилась эта неприязнь давно, со временем видоизменялась, теряла остроту, но подавлять ее она не считала нужным, да и с какой стати?
Достаточно того, что они черномазые, говорила она своей подруге Жульете Маркес, тоже белой, тоже из метрополии, хотя совсем непохожей на Эстер, но всегда соглашавшейся с ней из вежливости и нежелания спорить.
Все они здесь черные, пусть даже блондины, дети от смешанных браков, тоже мне раса!
— Дона Жульета, вы не были в Прае? Никогда?
Ее подруга не жила в столице и никогда ее не видела.
— А в чем дело, дона Эстер?
— Знаете, там нет такого смешения. Здесь куда ни пойдешь — на бал, в «Гремио», на любой праздник, — всюду одно и то же: эта ужасная мешанина.
Жульета, имевшая большой жизненный опыт, с готовностью поддержала беседу:
— В Африке черный — это одно, а белый — другое. Конечно, никто с ними не обращается плохо, просто черный — это черный, а белый — это белый. Каждый знает свое место, так и должно быть.
С этим Эстер не могла не согласиться.
— Может быть, в Прае не так уж и хорошо, но совсем иначе, чем здесь. И я должна вам сказать, что…
Приятельница оборвала ее на полуслове, стремясь сразу же поставить точки над «i»:
— Меня, дона Эстер, вы не увидите гуляющей вместе с ними в парке.
Первая не захотела упускать инициативу и откладывать на потом то, что она жаждала сказать сию минуту:
— Англичане — вот кто умеет дать им понять, где их место. На своих балах и праздниках, на пасху, на рождество, во время карнавала — они дают им развлекаться. Но стали бы они приглашать местных в свои прекрасные дома, где все самого высшего качества, роскошная мебель? Иногда, конечно, они приглашают кое-кого, но…
Эстер говорила с такой свободой и живостью, точно была чуточку навеселе, и в этот момент очень отличалась от той Эстер, что приехала сюда пять лет назад и никогда не слышала о маджонге[39] и не умела тасовать карты. Она очень изменилась: стала прекрасно одеваться, любила хорошо поесть, научилась курить, сплетничать, жить на широкую ногу, но не упуская из виду мелочей.
Она целиком переняла привычки местного общества, рассуждала, как все они: о «Гремио», о приемах, о праздниках, приглашениях, о своих успехах в английском.
Дона Жульета благосклонно слушала, лицо ее выражало полное довольство и уверенность в себе. Служанка убрала со стола, и они ковыряли в зубах зубочистками. Эстер открыла сумку, вынула шелковый платочек и стала жаловаться на жару и собственную полноту:
— И ведь это не от еды. Поверите, я ем совсем мало. Она вытерла шею надушенным платком, и ей стало как будто легче. — Здесь я очень тоскую. У нас там все было иначе, хотя, конечно, здесь столько возможностей.
Жульета согласилась:
— Людям всегда чего-нибудь не хватает. Я здесь около двух лет, а уже тянет обратно. Честное слово. Но муж хочет скопить побольше.
— Что ни говори, а нашу землю никогда не забудешь, — заключила Эстер.
Подруги стали вспоминать о прежних временах, о прежнем вымышленном достатке, скрывая, кем они были и кем тщетно пытались стать в той более чем скромной жизни; превозносили то, чего не было, то, чего никогда не делали.
Шепотом, как будто кто-то их мог подслушать, они с жаром обсуждали последние новости. Прежде всего, о Луизе Кейруш, жене кавалерийского капитана Кошты Пинты, которую застали с Альбертиной Понтеш, толстой старой девой, уроженкой Санту-Антана, привыкшей к свободным нравам и не обращавшей ни малейшего внимания на мнение окружающих. Какой скандал!
— А как же капитан, Эстер?
— Что капитан? Он ведь под башмаком у жены. Да и потом, дона Жульета, зачем ему осложнять себе жизнь?
Они подошли к окну и увидели двух солдат, моментально скрывшихся в ближайшем переулке. Эти нахалы вышли из дома Касторины. Нравы падали на глазах; скоро они будут заниматься этим при свете дня. Количество солдат все увеличивалось, а благоразумие женщин все уменьшалось. Люди уже совершенно потеряли совесть, и их ничто не заботило.
Только вчера в пять часов дня лейтенант Мело выпрыгнул из окна спальни жены доктора Сеабра. А ведь эта лицемерка без молитвы за стол не садилась, каждую неделю причащалась и исповедовалась.
А скандал с капитаном Лусио, в шесть утра выходившим из дома Эльзы Мирано, у которой муж на Санту-Антане? А сержант Абрантес, любовник Арминды и ее матери? Весь мир катится в пропасть. Они говорили все мягче, медленнее, довольные полным взаимопониманием…
В этот час город оживал. Дона Эстер, напудренная по старой привычке, со взбитыми светлыми волосами, в новом платье, благоухая французскими духами, стройная, как кедр (хотя некоторые говорили — «катившаяся, как мячик»), вышла на улицу.
Если бы не ее полнота, не изнуряющий лишний вес! Она пыталась худеть, но все безуспешно. Впрочем, в полноте есть своя прелесть, хотя многим мужчинам нравятся только стройные женщины. Но что делать. Проходить мимо сладостей, сделанных руками ньи Жины, знаменитой на Сан-Висенти кондитерши, выше ее сил.
Она не спеша, с чувством собственного достоинства шла по улицам Минделу. Время от времени встречный ветерок прижимал ее платье к ногам, обрисовывая пышные формы и разнося по воздуху живительный запах французских духов. Она срезала угол у фотоателье, пересекла улицу Скотланд-Бар, свернула на Бродвей, пересекла улицу Муниципалитета и вышла на ту, которая вела к Роша.
Скоро она подошла к дому номер двенадцать, толкнула дверь и поднялась по лестнице на второй этаж. Боже, наконец-то она снимет этот проклятый пояс. Время шло к обеду, скоро должен был вернуться муж. Служанка сказала, что ее никто не спрашивал.
Она открыла окно и стала
