некоторую степень согласованности во все эпохи и во всех культурах, возможно благодаря нашей общей эволюционной истории. Эти естественные эмоции поддаются изучению как отчетливые психологические синдромы» [D’Arms, Jacobson 2006: 206].
261
«Мы можем сосредоточиться на реакции… а потом уже спорить, каковы признаки свойства, вызвавшего реакцию. Теперь, не нанося серьезного ущерба однозначности предиката, можно всерьез спорить о том, каким должен быть предмет, чтобы имелись причины присвоить ему это конкретное наименование, и, соответственно, о том, как далеко может простираться этот предикат» [Wiggins 1998: 198]. «Общая реакция, или сентимент, каким-то образом привязывает нас к общему для всех предмету, но позволяет существенно расходиться во мнениях о том, каким должен быть предмет, чтобы мы испытывали по отношению к нему именно этот сентимент. <…> Поскольку наши оценочные критерии имеют особую связь с общими человеческими чувствами, мы способны осмысленно участвовать в спорах о применении этих критериев. Общий сентимент привносит общий элемент в нашу оценочную умственную деятельность» [D’Arms 2005: 13].
262
Здесь имеется разногласие, которое необходимо признать, хотя оно и не может быть должным образом раскрыто в данном контексте. Сторонники теории чувствительности считают, что эмоциональная реакция и вызывающее ее оцениваемое свойство коррелируют друг с другом, в то время как сторонники теории сентиментализма полагают, что базовые эмоциональные реакции логически и онтологически предшествуют вызывающим их свойствам. Некоторые адепты теории чувствительности, например Макдауэлл, утверждают, что отвратительность – свойство, вызывающее базовую эмоцию отвращения, – вовсе не оценочное, а скорее просто диспозициональное свойство: отвратительное – это то, что достоверно вызывает отвращение, а не то, что достойно или заслуживает отвращения [McDowell 1998:157]. Эта точка зрения согласуется с нашей критикой «правого» аффектизма (см. выше), а именно что эти базовые эмоции не имеют интенционального отношения и интенционального (формального) объекта, а следовательно, и не отвечают условию правильности: отвратительное – это именно то, что достоверно вызывает базовую реакцию отвращения. С другой стороны, Д’Армз и Джейкобсон утверждают, что даже отвращение несет в себе нормативное отношение, так как между сентиментом (эмоциональной реакцией) и ценностью (нормативным свойством, связанным с реакцией) может возникнуть разрыв: «Не все, что вызывает тошноту, даже регулярно, считается отвратительным. Сильно отравившись много лет назад, я с тех пор не могу есть салат из сига; но, хотя он вызывает у меня отвращение, я все же считаю его деликатесом, хотя сам не могу им наслаждаться. В целом, люди часто оспаривают подобные суждения… таким образом, похоже, что касается отвращения… теория чувствительности должна быть готова признать приоритет эмоциональной реакции над оцениваемым свойством» [D’Arms, Jacobson 2006: 206]. Думаю, на это возражение можно ответить так: автор сперва описал диспозиционное свойство (отвратительное как то, что достоверно вызывает реакцию отвращения), а затем оценочное свойство (принадлежность к деликатесам), но нормативное отношение (достоинство, заслуга, обоснование) прилагается только ко второму Или: автор колебался между описательным пониманием понятия «отвратительный» (= достоверно вызывающий отвращение) и нормативным пониманием того же понятия (= достойный или заслуживающий отвращения). Либо, предваряя эволюционную историю, о которой речь пойдет ниже, нормативное отношение является вторичным, понятийным ответвлением базовой эмоции отвращения, так что каузальная реакция отвращения может фактически отделиться от суждения «это [не] отвратительно».
263
Нравственное негодование, конечно, следует отличать от негодования, вызываемого завистью, и ницшевского ressentiment (злобная враждебность от бессилия). Мысль о том, что нравственные эмоции проистекают из более базовых эмоций, восходит к А. Смиту («Теория нравственных чувств», 7.Ш.З) и получила современное выражение в книге Дж. Принца «Эмоциональное конструирование морали» («The Emotional Construction of Morals»): «Негодование – не базовая эмоция: оно проистекает из гнева. Негодование – это гнев, подогнанный под [то есть соотносимый с ней посредством приобретенного навыка] несправедливость» [Prinz 2007: 69]; «Полагаю, чувство вины – это расширение [базовой эмоции] печали» [Там же: 77]; «Сочувствие можно определить как негативную эмоциональную реакцию на страдания других. Сочувствующий человек чувствует себя плохо из-за того, что плохо вам. Опыт не дает четкого представления, всегда ли в основе сочувствия лежит одна и та же эмоция. Если да, то это, вероятно, разновидность печали» [Там же: 82].
264
Дж. Роулз доходчиво разъясняет разницу между эмоцией и нравственной эмоцией: «Человек, лишенный чувства справедливости, может разозлиться на того, кто поступает несправедливо. Но гнев и раздражение отличаются от негодования и возмущения – они не являются, в отличие от последних, нравственными эмоциями» [Rawls 1971:488]. «В целом, неотъемлемая черта нравственных чувств и одно из их отличий от естественных установок состоит в том, что объяснение человеком своих переживаний сопряжено с нравственными понятиями и соответствующими принципами. Рассказ человека о своих чувствах отсылает к общепринятым представлениям о хорошем и дурном» [Там же: 481].
265
Использование в качестве примера «жестокости» – понятия, уже, несомненно, принадлежащего к сфере морали, – позволяет упрекнуть Принца в наличии в его объяснении логического круга; этого не случится, если заменить «жестокость» «насилием».
266
Дневники 1914–1916 годов [Витгенштейн 2015: 138].
267
«Культура и ценность» [Витгенштейн 1994, 1: 459].
268
См. [Gracyk, Kania 2011; Ridley 2004; Kania 2012], где содержится введение в тему и обзор литературы, посвященной этому вопросу.
269
А. Ридли предостерегает от чрезмерного обобщения и абстрагирования и выступает за разумно прагматичный подход к теоретическим размышлениям о конкретных произведениях искусства; см. [Ridley 1995; Ridley 2007].
270
См. [Davies 1994: 299–307; Levinson 1990: 319–322; Radford 1989: 69–76]. П. Киви в главе 12 своей книги [Kivy 1989] утверждает, что музыка вызывает особую «музыкальную» эмоцию. К. Уолтон [Walton 1990: 240–255] определяет наши эмоциональные реакции на экспрессивную музыку как «квазиэмоции» – каузально вызываемые аффективные элементы эмоций, которые мы воображаем настоящими эмоциями.
271
В числе других репрезентативных текстов в этой традиции см. [Trilling 1950; Booth 1988; Price 1983; Feagin 1996].
272
Эту проблему хорошо формулирует П. Киви: «Я поднимаю вопрос о том, каким образом нас эмоционально возбуждает, выражаясь в терминах XIX века, абсолютная музыка… Об этом важно помнить, потому что, когда к музыкальному произведению добавляются ресурсы языка, условия аргументации радикально меняются. Я не спорю, например, с тем, кто говорит, что, скажем, слушая в театре «Травиату», испытывает искреннюю и сильную
