дверь. Арнульф велел открыть, сам на полую ночную рубаху накинул халат и сел на ложе, пытаясь окончательно отогнать сон.
«Ну и поливает за окном, – подумал он, – будто море бушует!»
Ночным гостем медика был Афанасий Вяземский. Он скинул с себя промокший насквозь вотол и уставился на медика каким-то молящим о помощи взглядом. Разбудили толмача Шлихтинга, служившего Арнульфу.
– Что случилось? Почему у тебя такой болезненный вид? – хмурился Арнульф, замечая неладное.
– Это всё, – прошептал сокрушенно Вяземский и, шатаясь, подошел к столу, оперся на него двумя руками. Затем внезапно обернулся, сказав шепотом: – Никто не должен знать, что я здесь! Никто!
– Хорошо, я понял! – закивал Арнульф. – Что случилось? Эй, кто-нибудь, принесите ему горячего вина! Послушай, ты болен, ты весь в поту…
– Я не болен! – вскрикнул Вяземский. – Меня хотят убить! Меня! Они…
– Кто?
– Это все ловчий государя, Григорий, это он донес на меня! Сказал, что я предупредил новгородцев о нашем походе! Клевета! Ложь! Сукин сын, так он отплатил мне за добро! Ведь я привел на службу! Я!
Арнульф решил, что опричник бредит, и уже велел принести лекарств, как Вяземский вдруг выпалил:
– Дьяка Висковатого взяли под стражу! Басмановы арестованы. Алексей, Федор, их родичи и ближние слуги… Я вовремя успел ускользнуть, люди Малюты уже были рядом с моим домом… Издали я видел, как она врываются в мой двор!
Слуга принес вино, и Афанасий, обжигая глотку, залпом осушил чашу. Доктор глядел на него, жалкого, загнанного, и невольно вспомнил о том, что еще совсем недавно опричник сам с удовольствием обрекал людей на смерть, пытал, допрашивал. Что же делать с ним? Непременно нужно сообщить государю!
– И только попробуй меня выдать, – словно прочитал мысли доктора Вяземский. Он пристально глядел на Арнульфа своими безумными глазами, вытер тыльной стороной ладони нос и добавил: – Иначе я вас всех перережу до того, как люди царя прибудут сюда. Ты меня понял?
Арнульф кивнул, покосившись на саблю и кинжал, прицепленные к поясу беглеца – лучше не играть с судьбой. А перед государем потом можно и прощение вымолить, как только его наконец схватят.
– Тебе нужно отдохнуть, – спокойно сказал Арнульф и велел слуге постелить незваному гостю. Пошатываясь, Вяземский снял сапоги и направился в уготованную для него опочивальню…
Арнульф слышал оттуда, как Вяземский сквозь зубы повторял одну фразу:
– Малюта, иуда… Всех погубил… Всех погубил… Всех…
За окном все так же стеною лил дождь…
Тем временем в темнице уже подвергались пыткам отец и сын Басмановы. Их били, жгли, им ломали конечности, обливали ледяной водой. И вот они, окровавленные, висящие на дыбе, осознают, наконец, каково было раньше их жертвам. Алексей Басманов уже начал молиться дрожащим голосом – все о Боге вспоминают в конце пути, особенно когда известно тебе, что конец будет страшным. Малюта молча ходит мимо бывших собратьев с полным равнодушием, словно не знал их никогда.
Наконец в темнице появляется государь. Он с ухмылкой смотрит на своих советников, ждет, когда Малюта поднесет ему низкий столец, садится и, упершись руками о колени, внимательно смотрит на узников. Их специально к его приходу привели в чувство – облили холодной водой.
– Ну что, братцы, признали-таки вину свою? – спросил Иоанн с явной иронией.
– Признали, государь! – молвил верный Малюта. – Как есть – хотели Новгород предупредить, дабы изменники многие избежали гнева твоего! Жигимонт им деньги за то платил. Продали они Псков и Новгород польскому королю!
Иоанн слушал, стиснув зубы. Понимал, что с Сигизмундом главы опричнины не знались и не могли знаться, лишь с жалким Пименом Новгородским плели свои заговоры, жаждали церковь под себя подмять! Власть всех развращает, и они, вкусившие ее сполна, должны были ее лишиться.
Иоанн покосился на Малюту, затем пристально взглянул на Федора Басманова, с какой-то надеждой устремившего свой взор на государя. Вот он, его порок! Его искуситель, его бес, из-за него Иоанн впервые совершил страшный содомский грех!
Помолчав с минуту, царь велел развязать Федора, что Малюта поспешил исполнить. Младший Басманов был слаб, тут же рухнул на каменный пол, где всюду чернели пятна засохшей крови. Его подняли, и он стоял, шатаясь, потирая стертые веревками запястья.
– Помнишь, Федя, сказал ты, что ради государя своего готов на многое? – спросил царь, ухмыляясь. Алексей Басманов безучастно глядел на сына. Федор кивнул, не в силах ничего ответить.
– Коли приказ мой исполнишь, оставлю жить, – проговорил Иоанн и дал знак Малюте. Тот протянул Федору нож с коротким, широким лезвием.
– Убей! – велел Иоанн. Федор, держа в дрожащей руке нож, обернулся к отцу.
– Нет! – пробулькал окровавленным ртом Алексей Федорович и задергался. – Нет! Федя! Федя!
Все находящиеся здесь застыли, люди Малюты были готовы защитить царя от нападения вооруженного узника. Царь ждал, пристально глядя на Федора. Старший Басманов, связанный, извивался, кричал, а Федор смотрел то на него, то на государя, затем, издав безумный вопль, вонзил нож отцу под рёбра и тут же выдернул его, темная кровь хлынула из раны. Алексей Федорович затих, перестал извиваться, с укором и болью глядя на сына. Федор обезумел, снова закричав истошно, принялся бить отца ножом в живот, бока, в грудь, пока наконец старший Басманов, черный от крови, не повис безжизненно, опустив голову. Кровь с громким плеском лилась из него на пол. Мощный удар Малюты в лицо свалил Федора с ног, нож со звоном отлетел в темноту. Федора подняли и снова начали связывать руки.
– Нет! Государь! – чужим, провалившимся голосом заговорил Федор. – Прощение! Государь, прощение! Я… Я…
Иоанн молча покинул застенок, слышал за спиной мольбы о пощаде и истошные крики. Царь оставил его жить – сослал в Белоозеро, куда бывший царский любимец приехал уже с помутневшим рассудком, не признававшим окружающих. Он то смеялся, то кричал, то бормотал что-то несвязное себе под нос. В ссылке прожил он недолго, вскоре умер от лишений, а возможно, был убит по приказу Иоанна…
В конце жаркого июля на Поганой луже, что напротив Кремля, свезли на телегах бревна и доски. Площадь в скором порядке оградили частоколом, и вот уже за перегородкой застучали топорами плотники, а горожане дивились – чего тут выстраивать государь решил. Может, часовню? А может, городок потешный с качелями? Пока лишь в землю вбили колья. Затем к вечеру привезли огромный котел и установили его там же.
«Государь для нас, видать, угощение готовит», – гадали люди. Другие предположили, что в этот котел свалят объедки с царского стола для нищих. Другие все еще надеялись на праздное веселье. Лишь к двадцать четвертому июля все
