Двери бесшумно распахнулись. За ними была гулкая пустота.
Максимов кашлянул, прочищая горло, и спросил у пульта:
— И дальше что?
На полу, как звёздочки вспыхнули лампочки подсветки. Святящаяся дорожка обрывалась метров через пять.
— Пожалуйста, не сходите с дорожки, — произнёс механический женский голос.
— Тут и тупому ясно, — проворчал Максимов.
Он сделал три шага вперёд. Светящаяся дорожка удлинилась на три метра. Оглянулся на звук закрывшихся створок. Лампочки сзади погасли.
Он пошёл вперёд, пытаясь в отсветах лампочек разглядеть стены и потолок. Не получилось. Резиновые бубочки на полу гасили звук шагов. Полная потеря ориентации в пространстве. Казалось, что идёшь в полной пустоте.
«Мания конспирации, доведённая до полного маразма», — подумал Максимов.
— А как вы тут по нужде бегаете? — спросил Максимов.
Звук его голоса утонул в темноте.
Прислушался к своим ощущениям. Даже тренированная нервная система работала на пределе перегрузки.
Заставил себя улыбнуться.
«Часик так походить, и в Кащенко[44] возьмут без вопросов».
Светящееся полотно, натянутое в безмолвной темноте, неумолимо сокращалось, сворачиваясь прямо под ногами.
Осталась только узкая полоска, на которую едва уместились подошвы ботинок.
Он ощутил препятствие прямо перед собой. Осторожно вытянул руку. Пальцы наткнулись на холодную сталь.
Хрустнул замок. В темноте вспыхнул контур приоткрывшейся двери.
— Пожалуйста, войдите! — пригласила механическая женщина.
Максимов толкнул дверь и перешагнул через порог.
В большой прямоугольной комнате, скупо освещённой галогеновыми потолочными лампами, полукругом были расставлены два десятка кресел. В них неподвижно сидели, положив руки на подлокотники, человеческие существа в черных комбинезонах. Вместо человеческих голов у них были гладкие, отливающие воронёным металлом черепа саламандр.
Максимов присмотрелся. Оказалось, на головы людям напялили шлемофоны для компьютерных игр. Витые проводки от шлемофонов и датчиков на одежде людей уходили за подголовники кресел. От этого люди показались брошенными за ненадобностью марионетками.
«Так, так… Тренировка по последнему слову нейрофизиологии. И здесь Аум Сенрике[45] побывала!» — Максимов покачал головой.
— Займите, пожалуйста, свободное кресло и наденьте шлемофон, — раздался все тот же механический голос.
Свободным оставалось центральное кресло.
Максимов прошёл вдоль ряда кресел. Шлемофоны закрывали верхнюю часть лиц. Губы у людей безжизненно шевелились, конечности едва заметно подрагивали, пальцы в черных пластиковых перчатках то и дело судорожно сжимались.
Максимов сел в кресло. Поднял с пола шлемофон.
Посмотрел на соседа слева.
На скуле у него был отчётливо виден шрам в форме птичьей лапки.
Ретроспектива
Багдад, январь 2003 год
Жека поскрёб шрам на левой скуле. Осколок камня, вышибленный курдской пулей, оставил о себе долгую память. Это было единственное ранение за всю Женькину военную карьеру, и он носил шрам, как ефрейтор лычки, немного стесняясь, но все же осознавая свою непохожесть на других.
В Ираке он служил с девяносто третьего. Как сам шутил, догнал и перегнал самого себя в звании. В советской армии Жеке дали всего три звезда на погоны. Присягать Ельцину Жека не захотел принципиально. Ельцин остался, Жека ушёл. В октябре девяносто третьего Жека пришёл в Белый дом, как он выражался, «чтобы дать знать Е.Б.Н., что в корне с ним не согласен». За трое суток, предшествовавших штурму, познакомился с нужными людьми. Они и помогли Жеке, чудом уцелевшему, но не растерявшему ненависти, найти себе армию и страну по душе.
— Слышь, Макс, а ты пиво, вообще, употребляешь?
— Строго по настроению, — нехотя, отозвался Максимов.
Он лежал на постели, вытянув руки вдоль тела, и пытался сосредоточить взгляд на круглой щербинке на гладком белом, как снежное поле, потолке. За окном полыхала жара, и хотелось думать о чем-то далёком, не связанном с этой страной, ждущей своей последней войны.
— А настроение у тебя не пивное, явно.
Жека с кряком встал, прошёл к холодильнику, выгреб оставшиеся банки пива. На нем были только камуфляжные штаны. Китель майора иракской армии висел на спинке кресла.
— Ну, хоть, араку хряпнешь? Чисто почучуй. — Он с треском вырвал из морозильника бутылку анисовой водки. — Гляди, аж загустела, гадина, до белизны. А?
Максимов рывком сел.
— Гад, тебе в рекламе работать!
Жека хохотнул. Вернулся к столику, сбросил на пол пустые банки, расставил новые. Скрутил пробку с бутылки. Понюхал горлышко.
— И как её арабы пьют? Вот пью, пью и все никак не пойму. Каплями от кашля воняет, как в аптеке.
— Зато идёт мягко.
Максимов пересел в кресло напротив Жеки. Принял из его рук полную рюмку. Стекло приятно холодило пальцы.
Чокнулись, выпили. Поморщились от жгучего послевкусия аниса. Жека сразу же осадил выпитое глотком пива. Максимов закусил мясистым фиником.
— Слушай, а что у тебя за кольцо? Все хочу спросить. Оно со смыслом, или просто так, для «обручалки» палец тренируешь?
Максимов покрутил серебряное кольцо на безымянном пальце.
— Крест означает год, или его четыре сезона. Три кружочка одним над другим — Венеру, Луну и Солнце. Такие кольца посвящались богине Иштар.
— Это её ворота там стоит? — Жека махнул за спину, где в мареве, затопившем город находились раскопки древнего Вавилона.
— Типа того. — Максимов, чтобы не обидеть Жеку улыбкой, сунул в рот финик.
Жека задумчиво покачал головой.
— Завидую тебе, Макс. Столько всего в голове! Никогда скучно не будет. Ну, вот, меня возьми. О чем я думаю? О бабах, конечно. По сотому кругу с ними собачусь. Или вспоминаю, как, чего и сколько у нас было. Ай, ну их нафиг! — Он опрокинул в себя полбанки. — Пуф! Вот так живёшь, а вспомнить нечего. Пьянки, бабы, да чистка оружия.
— Я знаю многих, кто
