сокровенные мысли. Этим искусством она владела лучше, чем он.
— Ты её любил?
— Мне так казалось. Но это было давно. В другой жизни.
— Ты специально подгадал вашу встречу, я знаю.
На секунду перед его взором пронеслось видение элегантной дамы, умело и осознанно украшавшей собой общество двух солидного вида мужчин. Один из них смотрел на даму с немым восхищением. Второй поглядывал на него с плохо скрываемым превосходством, которое прёт наружу, когда знаешь, что понравившаяся другому вещь принадлежит тебе. Дама, напротив, ничуть своей принадлежности кому бы то ни было не ощущала. Была раскована и свободна, уверенная, что найдёт себе силы встать и уйти с кем она захочет. Или вовсе — одна.
Но он отчётливо почувствовал внутри женщины сосущую пустоту. Она уже выела все, оставив только броскую оболочку. Но и на ней поутру неумолимо проступают трещинки от беспощадной работы времени. Чем больше женщина демонстрировала свою независимость и своё умение склонить к своим ногам любого, тем явственнее проступала усталость и безысходность. Она была обречена, с кем бы она сегодня не ушла. Время безоговорочных побед для неё прошло, настало время невыгодных сделок.
Он несколько раз ловил на себе её взгляды. Но они были оценивающие, примеривающие и отмеряющие. Скрадывающие взгляды. Такие же, какие она украдкой бросала на других мужчин. В её быстрых, как удар кошачьей лапы, взглядах не было ни узнавания, ни испуга, ни надежды.
— Да. Но не затем, чтобы увидеть, что с ней сделало время. Я хотел узнать, насколько изменился сам.
— Ты изменился так, что её сердце даже не дрогнуло. Я это видела. Не беспокойся, ты пришёл неузнанный. И уйдёшь непонятым. Так сказали наши жрецы.
— Невелика мудрость. Чаще всего так и бывает.
Он пригубил питье из пиалы. Подержал во рту вяжущую горечь. Медленно, тягуче проглотил. От выпитого в голове тихо-тихо запела перетянутая тетива, дрожащая от прикосновений чутких пальцев ветра.
— Утром ты покинешь этот проклятый город и вернёшься в страну своих предков. Мой сын должен родиться там, где предначертано, — произнёс он. — Я расплатился с вашими жрецами своим сыном. Дальше я иду один.
Они не боялись, что их слова достигнут чужих ушей. Язык, на котором они разговаривали, в мире знали немногие. Но их уста были надёжно запечатаны клятвой Посвящения.
Он поднял взгляд на шпиль Останкинской башни, ясно видимый в широком панорамном окне гостиничного номера. Подсвеченный прожекторами исполинский столб, казалось, подпирает полог ночного неба.
Глава четырнадцатая
Ночные бдения
День «Д» время «Ч — 10 часов»[43]
Странник
Здание раньше принадлежало какому-то режимному НИИ. К постройке позднего сталинского ампира с тыла прилепили параллелепипед производственного цеха, обнесли серым бетонным забором с колючей проволокой. Новые времена добавили пафосный чугунный частокол перед центральным входом и бронзовый фирменный знак над клумбой.
Максимов достал мобильный, вызвал номер Хартмана.
— Я на месте.
— Отлично. Как провёл время?
— Нормально. И вы это знаете.
Хартман самодовольно хохотнул. Максимов, поморщившись, отстранил трубку от уха.
В Останкино они сменили машину. Джип увёз бесчувственное тело парня, застрелившего какого-то кавказского мужика. Хартман пересел за руль подержанного серенького «фольксвагена», пропетляв переулками, вывез Максимова к пруду Тимирязевской академии. Притормозил рядом с припаркованной у обочины белой «тойотой». Достал из кармана брелок, снял машину с сигнализации, небрежно сунул ключи в ладонь Максимову.
— Твоя тачка на сегодняшний вечер. Доверенность и техпаспорт в бардачке. Сиди дома и жди звонка. Ты ещё после приезда вещи не разобрал, квартиру не пропылесосил. Вот и займись пока полезным делом.
— Дома хорошо, но на явке лучше.
— Насчёт конспирации не беспокойся. Им просто не до тебя, поверь мне.
— Когда нас выведут в один дворик на прогулку, я припомню эти слова.
Хартман в ответ разразился самодовольным хохотом.
Низкое ночное небо светилось нездоровым белёсым светом.
Таганка не спешила забыться обморочным сном жителя мегаполиса. В окнах домов горел свет, по улицам сновали машины, на фоне ярких огней рекламы скользили силуэты пешеходов.
«И всем, как всегда, наплевать, пока не шарахнет», — подумал Максимов.
— Ты меня слышишь, Дервиш?
— Да.
— Оставь ключи под сиденьем. Видишь белые ступеньки? По ним — наверх. Там тебя уже ждут.
В трубке запиликал сигнал отбоя.
Максимов вышел из машины. Осмотрелся.
Сейчас он отчётливо чувствовал на себе чужой взгляд. И отлично осознавал, что другого шанса уйти у него не будет.
«Ну, ещё есть секунда, чтобы сорваться с крючка. Да или нет?»
Максимов прислушался, ожидая ответа.
Ответ пришёл в виде удара ветра в спину, толкнувшего к чёрному стеклу дверей.
В холле было сумрачно и гулко. У стойки дежурного охранника мерцал монитор. В его свете лицо охранника показалось безжизненной маской.
Максимов протянул ему визитку Хартмана. Маска моргнула глазами.
Щёлкнул турникет. Над бронированной дверью зажегся зелёный огонёк.
За дверью находился небольшой холл с тремя дверями лифтов. Стоило Максимову шагнуть через порог, створки крайней слева двери разъехались в стороны. Внутреннюю отделку лифта явно скопировали из какого-то фантастического фильма. Пупырчатая сталь стен, мёртвый синий цвет, пульт по космической моде, пластины пола, словно оплавленные торможением в плотных слоях атмосферы.
Максимов вошёл, подмигнул своему отражению в зеркале.
«Похоже, дальше будет ещё дороже. Надо же себестоимость ракеты «Булава» нагонять», — подумал он.
Нажал кнопку верхнего этажа.
Пол рухнул вниз.
Трёхсекундное падение в бездну закончилось мягким торможением.
Максимов покосился на своё отражение. Лицо стало, как у охранника. Белой маской.
