по-прежнему одетых в старые лохмотья.
— О нет! — взмолился Метоль. — Уберите этих грязных оборванцев с глаз моих долой!
После того как пациенты приняли душ, доктора Центральной больницы осмотрели их, сделали рентгеновские снимки, взяли анализы крови и вынесли свой вердикт: вечером в отель «Шератон Сан-Кристобаль» могли отправиться все, кроме Харли и Метоля. Этих двоих разместили в палате вместе с Инсиарте и Манхино, доставленных из Сан-Фернандо. В самом тяжелом состоянии находился Рой. Результаты анализов свидетельствовали о серьезной нехватке калия, угрожавшей работе сердца.
Остальные молодые люди не только чувствовали себя вполне здоровыми, но и были почти патологически веселы. Густаво Сербино сбежал из больницы и отправился на поиски приличной обуви вместе с отцом (встретил его, выходя на улицу). Мончо Сабелья выпил бутылку кока-колы, и у него вздулся живот. Кроме того, он пострадал от чрезмерного усердия юной медсестры, которая так хотела сделать что-то полезное для героев-уругвайцев, что попробовала взять у Мончо кровь из вены, при этом, видимо, не очень хорошо представляя себе, как правильно ее искать. Мончо смирился с ролью подопытного кролика, и рука после укола болела три дня. Вообще-то он, как и его товарищи, хорошо понимал, какое лекарство им нужнее всего: пациенты попросили докторов как следует накормить их.
Медсестры принесли чай, печенье и сыр. Юноши сразу же попросили еще сыра. На обед сначала подали бифштекс с картофельным пюре и помидорами, а потом желатин. Ребята за минуту расправились с желатином и попросили добавки. Они рассчитывали и на рождественский пирог, но лакомства не получили — согласно распорядку дня им полагался отдых.
В семь часов вечера, после мессы в амфитеатре, Дельгадо, Сабелья, Франсуа, Висинтин, Сербино и Фито Штраух отправились к своим товарищам и родственникам в отель «Шератон Сан-Кристобаль». В девять вечера все оставшиеся в больнице уругвайские пациенты были вознаграждены за свое терпение: медсестры угостили каждого куском вожделенного пирога и пообещали устроить в одиннадцать вечера сюрприз. В назначенный час больным выдали невероятно вкусный шоколадный мусс, политый кремом, приготовленный для самих медсестер. Четверо уругвайцев съели этот мусс, наслаждаясь каждой ложкой, и отправились спать счастливыми.
Среди ночи Хавьер Метоль проснулся — в животе свирепствовала буря. Он вызвал медсестру и попросил дать ему что-нибудь от расстройства желудка. Медсестра принесла микстуру. Метоль выпил лекарство, но спустя час его разбудил сильнейший приступ диареи. Такова была расплата за мусс.
3
К вечеру 23 декабря все уругвайцы, приехавшие в Чили после того, как получили весть о спасении в горах своих друзей и родных, обосновались в Сантьяго. Выжившие пассажиры «Фэйрчайлда» и их родственники заселились в отель «Шератон Сан-Кристобаль» на окраине столицы, родственники погибших — в старомодный отель «Крильон» в центре города.
Там, в «Крильоне», отец Густаво Николича прочитал оба письма, написанных его сыном в Андах. Сербино передал их Николичу-старшему. «Тебе это может показаться невероятным (я и сам нахожу это немыслимым), — писал Густаво, — но сегодня мы начали отрезать куски мяса от трупов и есть их». Ниже шли слова, которыми юноша благородно предсказал свою судьбу: «Если наступит день, когда мое тело понадобится товарищам для выживания, я готов с радостью отдать его им». Слова эти стали первым намеком на то, о чем родители погибших узнали в «Крильоне»: шестнадцать человек выжили за счет тел их детей. Сеньор Николич, и без того потрясенный смертью сына, испытал еще большее горе, поняв зловещий смысл этих строк. Подумав в ту минуту, что правда, возможно, никогда не откроется, он спрятал проникновенное письмо невесте Густаво, Росине Макителли.
В это время в «Шератоне» двенадцать парней, которым разрешили покинуть больницу, всемерно наслаждались тем, чего так долго были лишены. Половина из них уже встретились с родителями. Панчо Дельгадо и Роберто Канесса воссоединились со своими верными подругами — Сусаной Сартори и Лаурой Суррако. В Центральную больницу пришла Соледад Гонсалес — навестить Коче Инсиарте. Безусловно, отель разительно контрастировал с «Фэйрчайлдом». Он располагался в недавно построенном роскошном здании, из окон которого открывался чудесный вид на Сантьяго. Там были бассейн и, конечно, ресторан. Именно туда ребята направились в первую очередь. Когда днем 23 декабря Мончо Сабелья приехал к ним, он застал в ресторане Канессу, уплетающего креветок с большой тарелки. Мончо сел за стол вместе с братом, прилетевшим из Монтевидео, и тоже заказал порцию креветок. Покончив с морским деликатесом, оба гурмана почувствовали тошноту, что ничуть не испортило им аппетит. Они сделали новые заказы и налегли на бифштексы, салаты, выпечку и мороженое.
Ни Сабелья, ни Канесса не обращали внимания на окружавшую их роскошь. Когда доктор Суррако заметил Канессе, что отель, наверное, необычайно комфортабелен по сравнению с разбитым фюзеляжем, Роберто ответил, что не нашел особой разницы между «Шератоном» и креветками с одной стороны и хижиной пастуха и деревенским сыром с другой.
Родители и подруги двенадцати спасшихся юношей были так рады снова видеть их живыми, что снисходительно относились к патологической жадности, с какой те набрасывались на еду. Они прекрасно понимали, что сейчас их сыновья и возлюбленные просто не в силах вести себя так, словно только что вернулись из отпуска. Долгие недели страданий и жестокого голода, безусловно, отражались на поведении бывших пленников гор. Некоторые из них, как избалованные дети, не терпели никаких ограничений и временами становились резкими и раздражительными. Виной тому нередко были родители, трепетно опекавшие сыновей, что последним очень не нравилось. Разве они уже не доказали всему свету, что могут сами о себе позаботиться?
Раздражительность юношей усиливалась неоднозначным отношением близких к проблеме вынужденного каннибализма. Общаясь с сыновьями, потрясенные родители обходили эту тему и опасались, что жуткая правда станет известна посторонним. Реакцию родных большинство выживших считали вполне объяснимой, но с горечью сознавали, что их поступок приводил людей в ужас. Сталкиваясь с невольным выражением испуга и отвращения, молодые люди поняли, что многие предпочли бы, чтобы все они умерли, но никого не ели.
Достичь душевного равновесия мешало пребывание в отеле толпы назойливых журналистов и фотографов, засыпавших их вопросами и подстерегавших с камерами во время прогулок, общения с родителями и за едой. Еще болезненнее воспринимались не менее настойчивые расспросы родственников их товарищей, не вернувшихся с гор, — родителей Густаво Николича и Рафаэля Эчаваррена, братьев Даниэля Шоу, Алексиса Оунье и Гвидо Магри, пришедших из отеля «Крильон», чтобы выяснить подробности гибели своих родных. Но именно теперь выжившим хотелось как можно реже вспоминать и говорить об этом.
Они никак не могли свыкнуться с комфортом «Шератона» и очень неловко чувствовали себя
