невольно улыбаюсь; по-медвежьи огромен и неуклюж, а кепка козырьком куда-то шлепнулась возле уха; начальник молод и старается говорить этак строговато, гремит, но грома его, мне кажется, никто не боится.
И вот привели меня в бригаду каменщиков — бригадир Ситник. Сидят все в будке, обеденный перерыв. Парни самозабвенно, со вкусом палят в домино. Взял Ситник мое направление молча, с достоинством, прочитал, велел (с благосклонным видом притом) выходить на работу завтра с утра,
Вернулась в Дивногорск, встала на учет в горкоме; так хорошо, от души поговорила с секретарем горкома партии Новожиловой, молодой, красивой, энергичной женщиной. Здесь так много молодых среди руководителей, и вместо стандартной начальнической солидности, присущей почти всем пожилым начальникам, у этих — смелый, нескрываемый задор, деловитость, расторопность и приветливость вместо суровости.
Вечером мы втроем: Люда, Катька и я ходили в нашу школу на субботник. «В нашу» потому, что я там буду работать. Парни — человек сорок — палисадник вокруг школы городили, а нас с десятью другими девчатами послали окна скоблить — стекла были в краске. Ну, мы этак вдохновенно, с азартом скоблили и орали в пустых классах стихи Маяковского.
31 августа. Сегодняшний день для меня особенный. Пять лет назад, 31 августа, не стало мамы моей. Пять лет, а ничего не потускнело, не заглохло, но, странное дело, боль утихает с каждым годом, а на ее место приходит высвеченная изнутри каким-то торжественным светом волна чистой и нежной скорби, но в этой скорби с каждым годом все больше и больше появляется светлых тонов, печаль становится величественно-гордой…
Мама! Ты на сегодняшний день была бы мной довольна, но я знаю, ты виду бы не показала, а лишь строго и грустно внушила бы мне, как всю жизнь внушала простое и мудрое: «Смотри, чтоб люди были довольны тобой!..» Мама! Я стараюсь жить так, как ты сама жила, обогревая всех, кто шел на огонек твоего доброго, родникового сердца, я очень хочу быть такой, как ты, мама.
И еще, мама, знаешь, сегодня первый день моей работы на Красноярской ГЭС! Первый!
…Встала я утром в шесть, приготовила себя к работе и побежала через молодой лесок на железнодорожную платформу возле Енисея. Села на поезд — рабочие его тепло и с юмором зовут «матаней», — и вот через час «матаня» доставила меня в котлован правого берега. Бригада наша, человек двадцать, была вся в сборе. Дали мне в руки рабочий инструмент — кельму каменщика, и пошли мы на свой объект — строить компрессорную. Огромная компрессорная будет, мощная, 350 кубометров сжатого воздуха в минуту будет выдавать котловану.
Взобрались мы на высоту. Я, конечно, заробела сначала, но виду не подала. Стараюсь выглядеть равнодушной, а сама двумя мыслями страдаю: сумею ли я работать не хуже других, не осудят ли меня! И еще: ой как хочется хватать кирпичи, раствор и скорее класть, класть… Строить компрессорную, а значит, строить Красноярскую ГЭС.
Подали краном раствор, кирпич… Меня схватил за руку какой-то маленького роста молодой мужик и поставил рядом с собой.
— Вот здесь будешь…
И пошло, и засверкали мастерки в воздухе, как сабли, кирпичи, как по боевой тревоге, сбегались плечо к плечу в единый строй, плотно связанные раствором, выравнивали свою шеренгу, равняясь на грудь четвертого, и вот уже их рота, вот батальон, а вот и целые полки… Я отчаянно кинулась, втянулась в общий азарт со страхом не опозориться и дрожащей радостью: вот они, первые мои кирпичи, положенные в здание компрессорной на Красноярской ГЭС!.. За ними торопливо и неровно я положила еще с десяток и, оторвавшись, огляделась кругом. Возле левого уха щекотало: струйка пота — не то от волнения, не то от физического напряжения.
За мной тайно следили справа Марина — каменщик, слева Геннадий (как он мне отрекомендовался) — каменщик лет тридцати пяти. Молча следили. Ни насмешек, ни одобрения я не прочитала на их лицах. Потом глянула на свою кладку, и стыдно мне стало: несколько кирпичей вылезли из своей шеренги, и я остервенело долбанула их своим мастерком. Тогда кирпичи спрятались, притаились за спинами своих собратьев. Пока я с ними расправлялась, стали на один ряд поднимать шнур. Я отстала Ой как трудно спервоначалу: и качество выдать, и скорость!
Так я маялась с полчаса, отстав от каменщиков. Они молчали по-прежнему терпеливо, не мешая, ждали, когда я доложу свой отрезок ряда, чтобы снова поднять шнур. Потом немного успокоилась, и кирпичи стали вести себя дисциплинированнее. Это они меня, нового каменщика, сначала испытывали! К обеду вроде бы втянулась, прошли нервозность и робость.
Итак, я — рядовой рабочего класса. Мы — рабочие, мы же — интеллигенция. Горжусь!
3 сентября. Были первые уроки в десятых. Интересно то, что в 10-м классе «А» люди какие-то жизнерадостные, светлые, оптимисты. А в 10-м «Б» — несколько ворчунов, кряхтят, жалуются, все охаивают, все подвергают сомнению, ехидничают — неприятно. Чувствую, что предстоит с ними и спорить, и ругаться.
4 сентября. Все эти три дня не надевала брезентовые рукавицы, хватала кирпичи голой рукой, ну кожа на кончиках пальцев и стерлась. И вот сегодня — руки мои, рученьки вы интеллигентные! Лопнула кожа на трех пальцах, кровоточат. Незаметно забинтовала, и как сидим «на перекуре» в теплушке, так держу руки в карманах, чтобы не видели, а залезем на леса, стану на кладку — сразу рукавицы натягиваю.
7 сентября. Записалась в дружину — не могла отказаться. Получили письма: от Людкиной матери пришло первое письмо. От Коли Черного, моего бывшего воспитанника, — он одиннадцатый кончал в Целинограде. Людкина мать, долго не получая от дочери письма, сообщала, как она впервые в жизни «пошла к бабке поворожить на картах, хоть и сроду этого не делала. Но ты, доченька, молчишь, вот я и сходила. На картах выпала тебе обратная дорога, и вот мы с отцом каждый день к приходу автобуса выходили на остановку, все думали, мол, вернешься обратно…»
Людка моя смеялась, плакала. Письмо в руках мелко дрожало.
И сентября. Закончили сегодня компрессорную. Все ушли вниз поднимать внутри три стенки в один кирпич для слесарки в цехе, а бригадир Леня поручил мне заканчивать фронтоны — венец кладки. Я очень волновалась, торопилась, захлебывалась. А когда закончила, слезла и давай любоваться, тайно озираясь по сторонам: не увидел бы кто моего ошалелого взгляда.
Людка моя наконец-то поступила в котлован, до-билась-таки. Приняли ее в бригаду Якутова, а бригада эта — плотники. Когда она вернулась после первого дня работы, переполненная впечатлениями,
