Но китайская экспедиция 1433 года была последней, а через три года имперским указом в стране запретили строить морские суда. Еще позднее специальным постановлением был введен запрет на владение кораблем, имеющим более двух мачт. С этого времени моряки перешли на службу на более мелкие суда, которые ходили по Великому каналу. Забытые всеми грозные военные корабли Чжэн Хэ в итоге сгнили. Несмотря на все возможности, которые сулили зарубежные страны, Китай решил отвернуться от остального мира.
Несомненно, у подобного решения была важная причина. У северных границ империи вновь возникла монгольская угроза, и, возможно, правителям показалось более разумным сконцентрировать свои военные ресурсы на этом более уязвимом направлении. В таких условиях содержание огромного военного флота было неоправданной роскошью, и, так или иначе, предпринятые китайцами попытки расширить свои владения на юге в Аннаме (Вьетнаме) оказались бесплодными и затратными. Однако такое достаточно разумное решение не было пересмотрено, когда позднее стали ясны минусы уничтожения военно-морского флота. Спустя примерно столетие японские пираты начали терроризировать китайское побережье и даже города, стоящие на Янцзы. Но имперский флот так и не был восстановлен. Даже повторное появление португальских кораблей у берегов Китая не подтолкнуло империю к переоценке ситуации[2]. По мнению китайских чиновников, стране необходима была защита только на суше (но это же в любом случае не запрещало китайским подданным заниматься прибрежной торговлей?).
Кроме расходов и отсутствия каких-либо стимулов одной из основных причин отступничества Китая был чистой воды консерватизм конфуцианской бюрократии{6}, который еще более усилился в эпоху династии Мин в результате негодования, вызванного изменениями, ранее насильно навязанными монголами. Во время «реставрации» весь огромный бюрократический аппарат был настроен на то, чтобы восстановить утраченное, а не создать более перспективное будущее, занявшись внешней экспансией и торговлей. Согласно конфуцианскому канону, сама война достойна порицания, а формирование армии необходимо только в случаях опасности нападения со стороны варваров или возникновения внутренних вооруженных конфликтов. Неприязнь китайских чиновников к армии (и флоту) дополняло подозрительное отношение к торговцам. Накопление частного капитала, установление практики «купить дешево — продать дорого», показная роскошь торговцев-нуворишей раздражали представителей высшей, образованной касты бюрократов и вызывали не меньшее негодование в народных массах. Не желая разрушать рыночную экономику полностью, китайские чиновники зачастую подвергали отдельных торговцев конфискации имущества или запрещали им заниматься бизнесом. Внешняя торговля китайских подданных, должно быть, выглядела в глазах чиновников еще более подозрительной, просто потому что ее было еще труднее контролировать.
Нелюбовь к коммерции и частному капиталу не помешала стране добиться огромных достижений технического характера, о которых мы говорили выше. Возобновление строительства Великой Китайской стены, развитие системы каналов, железоделательного производства и имперского флота в эпоху династии Мин носили государственный характер. Это то, что активно советовала делать императору китайская бюрократия. Но подобные предприятия в те времена могли быть как сынициированы, так и забыты. Каналы разрушались. Армии периодически не хватало вооружения. Астрономические часы, построенные около 1090 года, игнорировались. Железоделательное производство постепенно пришло в упадок. Это были не единственные препятствия на пути экономического роста. Книгопечатание было ограничено лишь научными трудами и не использовалось для повсеместного распространения практических знаний, не говоря уже об общественной критике. Империя отказалась от бумажных денег. У китайских городов никогда не было такого уровня автономии, как на Западе. И их жителей нельзя было назвать горожанами (во всех смыслах этого слова). Когда император со своим двором переезжал в другой город, тот становился новой столицей государства. Без поддержки чиновников процветание торговцев и других дельцов того времени оказывалось под вопросом; те же, кто смог разбогатеть, чаще всего тратили средства на покупку земли или на образование, а не стремились поддержать развитие протоиндустриального общества. Запрет на внешние торговые отношения и рыбную ловлю лишил Китай еще одной потенциальной возможности устойчивой экономической экспансии. Сложившиеся внешнеторговые отношения с португальцами и голландцами в последующие века касались лишь предметов роскоши и по большей части контролировались чиновниками, хотя вполне вероятно, что желающие находили уловки, чтобы обойти здесь официальную власть.
В результате Китай эпохи Мин был значительно менее решительным и предприимчивым государством, чем четыре столетия назад, когда страной правила династия Сун. Безусловно, в империи Мин использовали более эффективные агротехнологии, но спустя некоторое время даже применение интенсивного способа ведения сельского хозяйства и возделывание неплодородных земель уже не удовлетворяло спрос на продукты питания активно растущего населения. Последний вопрос был решен позднее в духе мальтузианства — чумой, наводнениями и войной, которые очень трудно поддаются управлению. Даже смена в 1644 году династии Мин на более энергичных маньчжур не могла остановить неумолимое сокращение населения.
И еще одна деталь, которой можно подвести итог разговора о Китае. В 1736 году, когда железоделательное производство Абрахама Дерби в Колбрукдейле переживало бум, в Хэнани и Хэбэе были полностью остановлены доменные и коксовые печи. Они появились задолго до того, как Вильгельм Завоеватель высадился у Гастингса. Их вновь запустят только в XX веке.
Мусульманский мир
Даже первые европейские мореплаватели, посетившие Китай в начале XVI века, хотя и были поражены его размерами, количеством жителей и его несметными богатствами, не могли не заметить замкнутости страны. Об Османской империи такого сказать было нельзя. Государство в своей активной экспансии находилось тогда в середине пути, а его близкое соседство с Европой создавало большую угрозу христианскому миру. Справедливости ради следует отметить, что с исторической и географической точек зрения на протяжении всего XVI века мусульманские государства в международном плане развивались активнее всего остального мира.
Малого того что турки-османы продвигались на Запад, персидская династия Сефевидов также обретала все большее могущество, становилась богаче, в том числе и культурно, особенно при Исмаиле I (1500–1524) и Аббасе I (1587–1629). Целый ряд сильных мусульманских ханств до сих пор контролировал Великий шелковый путь через Кашгар и Турфан в Китай, а на западе Африки господствовали исламские государства Борну, Сокото и Тимбукту. В начале XVI века на острове Ява индуистская империя пала под натиском мусульманских княжеств. Эмир Кабула Бабур вторгся с северо-запада в пределы Индии, где в 1526 году основал империю Великих Моголов. И хотя первоначально положение захватчиков в Индии было весьма шатким, уже правнук Бабура Акбар (1556–1605) во времена своего правления смог успешно захватить северную часть Индийской империи от Белуджистана на западе до Бенгалии на востоке. В течение XVII века преемники Акбара оттеснили индусов-маратхов еще дальше на юг. Одновременно со стороны моря то же самое делали и высадившиеся на полуострове Индостан голландцы, британцы и французы, но в более скромных масштабах. К подобного рода светским признакам роста могущества мусульманского мира следует добавить и быстрое увеличение числа верующих в Африке и Индии, на фоне которого темпы христианизации в этих областях выглядели очень скромно.
