Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 21
Нынешним китайцам чай видится напитком изысканным, но далеко не идеальным. За долгие годы невзгод в этой стране он лишился своего предназначения как источника радости бытия. Чай стал модным, можно сказать, еще старинным, но лишенным своего чарующего начала напитком. Он больше не внушает возвышенную веру, питавшую вечную юность и свежесть поэтов и мыслителей. Он стал простой настойкой из трав, под которую человек примиряется с традициями мироздания. Он – плод игры природы, и больше не зовет покорять ее или молиться на нее. Листовой чай подчас радует своим цветочным ароматом, однако романтики церемониала эпохи Тан и Сун в его чашке больше не отыщешь.
Японцы, след в след повторявшие эволюцию китайской цивилизации, познали прелесть чаепития на всех трех стадиях его развития. Уже в 729 году мы прочитали об императоре Сему, угощавшем чаем сотню монахов в своем дворце города Нара. Чайные листья мог прислать японский посол при дворе династии Тан, и он настоял их по тогдашней моде. В 801 году монах по имени Сайтё [16] привез несколько чайных растений и посадил их в Эй-сане. В летописях последующих столетий говорится о многочисленных чайных садах, а также о радости аристократии и священства, найденной в чайном напитке. Сунский чай достиг Японии в 1191 году с возвращением на родину Эйсай-дзэндзи, ездившего учиться в южнокитайскую школу дзен-буддистов. Новые семена, привезенные им домой, успешно прижились в трех местах, одно из которых – префектура Удзи неподалеку от Киото – до сих пор считается родиной лучшего в мире чая. Южный дзен-буддизм распространялся с громадной скоростью, а с ним чайный ритуал и идеал чая династии Сун. К XV столетию при покровительстве сёгуна Асикаги Есимасы чайная церемония сформировалась в окончательном виде как самостоятельное светское представление. С тех пор тиизм в Японии занял подобающее ему место в обществе. Употребление настоянного чая позднего Китая получило распространение среди японцев относительно недавно – с ним в Стране восходящего солнца познакомились только лишь в середине XVII века. Он пришел в массовом потреблении на смену порошковому чаю, хотя последний до сих пор сохраняет репутацию чая чаев.
Именно в японской чайной церемонии мы видим высшее воплощение идеалов чая. Наше успешное сопротивление монгольскому вторжению в 1281 году позволило нам сохранить сунское движение, кардинально остановленное в самом Китае нашествием с севера. Чай у нас стал больше чем идеализацией способа употребления напитка. Он – культ искусства жизни. Этот напиток превратился в предмет поклонения чистоте и изысканности, священнодействия, когда хозяин и гость общими усилиями воли достигают вершины земного блаженства. Чайная зала представлялась единственным прибежищем в тоскливом, никому не нужном существовании, где усталые путники могут встретиться, чтобы испить из общего родника ценителей искусства. Сама церемония представляла собой произвольную постановку, замысел которой сплетался вокруг чая, цветов и живописи. Ни одного резкого цвета, нарушающего общий тон залы, ни одного звука, расстраивающего ход событий, ни жеста в нарушение гармонии, ни слова вразрез с единством окружающего пространства: все движение предписывалось выполнять просто и естественно. Таковы условия чайной церемонии. Как ни странно, их часто выполняли в полной мере. Во всем этом заключался глубокий философский смысл. Тиизм служил маской даосизма.
Даосизм и дзен-буддизм
Связь дзен-буддизма с чаем ни для кого давно не секрет. Мы уже отмечали, что чайная церемония появилась на основе ритуала дзен-буддистов. Имя основателя даосизма Лао-цзы тоже неразрывно связано с историей чаепития. Относительно происхождения народных привычек и традиций в китайских школьных учебниках говорится, что церемония угощения гостей чаем зародилась при знаменитом ученике Лао-цзы по имени Гуань Инь [Ин Си] [17] , который первым у ворот заставы Хань предложил «почтенному учителю» чашку золотистого чудодейственного напитка. Споры о достоверности всех этих легенд не утихают до сих пор. Однако они представляют ценность хотя бы тем, что служат доказательством употребления чайного напитка в древности теми же даосами. Наш интерес к даосизму и дзен-буддизму на текущий момент в основном заключается в тех представлениях относительно жизни и искусства, которые воплотились в теории под названием тиизм.
Приходится признать, что до сих пор отсутствует правдивое представление о положениях даосов и дзен-буддистов на каком-либо из иностранных языков, хотя несколько похвальных попыток предпринималось.
Перевод – это всегда искажение истины. И как отметил один из авторов династии Мин, он в лучшем случае может отражать только лишь изнанку парчи – все нити на месте, но отсутствует изысканность цвета или рисунка. Но, в конце-то концов, разве существует великое учение, поддающееся простому толкованию? Древние мудрецы никогда не укладывали свои теории в систематизированные русла. В их разъяснениях полно парадоксов, так как боялись абсолютизации истины наполовину. Они начинали речь как люди не от мира сего, а в результате их слушатели обретали мудрость. Сам Лао-цзы, с его странным чувством юмора, говорит: «Люди на низшей ступени умственного развития встречают истину дао неудержимым смехом. Если бы они не смеялись, то это было бы не дао».
Дао буквально означает «путь». Его переводили с китайского языка как «путь человека», «абсолют», «закон», «естество», «абсолютная цель», «метод». Такие варианты нельзя назвать неверными, ведь использование слова «дао» даосами зависит от предмета исследования. Сам Лао-цзы говорил о нем таким образом: «Существует вещь, содержащая все смыслы, которая появилась еще до появления небесного свода и земной тверди. В полной тишине! В абсолютном одиночестве! Она стоит отстраненно от всего сущего и не подвергается изменениям. Она вращается без угрозы для самой себя и приходится матерью Вселенной. Я не знаю ее имени и поэтому называю Путем. С большой неохотой я называю ее «бесконечностью». Бесконечное – это мимолетное, мимолетное – исчезающее, а исчезающее – это обращающееся». Дао – это скорее переход, чем путь. Это дух космических перемен, вечный рост, который возвращается на круги своя, чтобы произвести новые формы бытия. Он извивается наподобие дракона, который служил любимым символом даосов. Он сворачивается и разворачивается наподобие облаков. О дао можно говорить как о великом преобразовании. Субъективно оно представляет собой настрой Вселенной. Оно абсолютно и относительно.
Следует, прежде всего, помнить, что даосизм, как и его закономерный правопреемник дзен-буддизм, представляет собой индивидуалистическую тенденцию в южнокитайском умонастроении в противовес коммунизму Северного Китая, выразившемуся в конфуцианстве. Срединное царство по территории не уступает Европе и отличается специфическими особенностями населения, разделенного системами двух великих рек, пересекающих Китай. Бассейн Янцзы-цзян и Хуанхэ можно представить себе как Средиземноморье и Балтику. Даже сегодня вразрез с предпринимавшимися на протяжении столетий попытками усреднения южные китайцы по своему складу мышления и верованиям отличаются от своих северных братьев точно так же, как латинская раса отличается от тевтонов. В древности, когда общение представлялось куда более сложной задачей, чем в настоящее время, и особенно в период феодализма, такое различие выглядело наиболее выпуклым. Искусство и поэзия одного дышит воздухом, радикально отличающимся от воздуха искусства и поэзии другого. У Лао-цзы, его последователей и у пионера поэтов-почвенников Янцзы-цзян Кунцугена [Цзи-юаня] мы находим идеализм, совершенно несопоставимый с прозаическими нравственными представлениями современных им северных писателей. Лао-цзы жил за пятьсот лет до наступления христианской эпохи.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 21
