Легко понять, с каким нетерпением ждали Красилины возможности перевезти ребят в Москву, а уж о том, как ждали этого переселения Нюра с Федей, и говорить нечего. И вот, наконец, свершилось! Сначала был полет в авиалайнере, в котором кур и поросят на рынок не везли, как на «Аннушке», но где перед пассажирами ставили поднос с ужином, потом поездка в автобусе «Икарус», потом поездка в метро. И тут опять-таки: о лестнице-чудеснице Федя читал и видел ее в кино, как видел и подземные дворцы — станции, а об автоматах, меняющих двугривенные на пятаки или пропускающих пассажиров за пятак в метро, он до сих пор не знал, и они произвели на него огромное впечатление.
Нюру, не такую впечатлительную, раздражало поведение брата.
— Федька! — шипела она. — Ну что ты стал и глаза вылупил?! Как будто в первый раз увидел!
— Во! А то не в первый раз? — удивлялся Федя.
— Гляди! На нас смотрят и небось думают: «Вона! Из лесной трущобы приехали!»
— Ну а мы откуда? Из Чикаго, что ли?
За первый час пребывания в коммунальной квартире, где у родителей была маленькая комнатка, Федя несколько раз спустил воду из бачка, потом открыл крышку и исследовал его устройство, потом очень долго мылся в ванной и под душем. Все это бесило Нюру. Она старалась показать соседям, что давно привыкла к современным удобствам.
Во дворе нового дома Красилины быстро разгрузили машину и отпустили ее. У Красилина-старшего были брезентовые ремни, которыми пользуются грузчики, и Оля увидела, как отец с сыном сами унесли все тяжелые вещи в подъезд. Когда во дворе остались только вещи полегче, мать семейства объявила:
— Ну, телята, отдыхайте пока, а мы с отцом пойдем глянем, что куда становить.
Оля подумала, что «телята» уж никак не могут быть хулиганами, о которых говорила Матильда, и снова принялась за чтение, а «телята» сели на стулья возле груды пожитков и стали смотреть на высокий, весь в лоджиях, противоположный корпус. Точно такой же корпус возвышался у них за спиной.
— Здесь даже покультурней будет, чем на той квартире, — тихо заметила Нюра.
— Ага, — так же тихо сказал Федя. — И народ здесь, должно быть, культурный. — Он указал глазами на Олю: — Вон гляди, какая девчонка!
— Ох, Федька, ну и бабник из тебя растет! — зашипела Нюра. — Молоко на губах не обсохло, а уж такой бабник!
— Да ну тебя! — почти прошептал Федя. Он забыл, что его сестра не выносит, когда он проявляет интерес к женскому полу.
— Чего «ну тебя», чего «ну тебя»?! Не успел приехать и уже разглядел!
— Да ла-адно тебе!
— Ничего не «ладно»! Слушать противно!
Нюра схватила какой-то узел, один из стульев и ушла с ними наверх. Федя тоже взял кое-что из вещей и отнес в квартиру. Потом он поскорей снова спустился, чтобы в отсутствие сестры еще раз посмотреть на Олю. Но он успел увидеть, лишь как Оля уходит к себе в подъезд. Зато Федя заметил, что возле их вещей околачивается странное существо в тельняшке и широченных брюках, вышитых розами. Существо это с явным любопытством поглядывало на Федю, а Федя стал поглядывать на существо, стараясь определить, мальчишка это или девчонка. Наконец он сказал:
— Слышь... Поди-ка сюда!
Штаны с розами быстро приблизились.
— Тебя как звать? — спросил Федя.
— Матильда.
«Девчонка», — догадался Федя и снова спросил:
— Ты что, не русская?
— Н-ну... У меня отец испанец.
«Надо же!» — про себя удивился Федя и задал следующий вопрос:
— Ты здешняя?
Полуиспанка кивнула, а Федя понизил голос:
— Слышь-ка... Кто это черненькая такая, симпатичная... На той лавке сидела, а сейчас в ту дверь ушла?
— Ну, Федька! — раздалось за его спиной. Это неслышно подошла Нюра.
— Нюрка, кончай давай! — В голосе Феди было столько отчаяния, что Нюра не стала продолжать.
Матильда не обратила на эту сцену внимания. Она смотрела на противоположный корпус.
— В том подъезде? — переспросила она. — Черненькая такая? Красивая? Ее Оля Закатова зовут. — Матильда помолчала немного и добавила, вздохнув: — В тихом омуте черти водятся.
— Чего? — не понял Федя.
— Это в каком смысле — черти водятся? — спросила Нюра.
— Ну, вот в таком... Я вот недавно стихи поэта Лермонтова читала, и вот одно из них... ну прямо как будто Лермонтов его специально про Ольгу написал.
— А какие стихи-то? — спросила Нюра.
Матильда помолчала, припоминая, потом произнесла негромко, но с выражением:
— «Прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла».
Услышав такое, брат и сестра несколько секунд смотрели друг на друга. Наконец Нюра нашла, что спросить:
— Ну а в чем эта злость-то ее заключается?
Матильда сначала грустно опустила длинные темные ресницы, потом подняла их и посмотрела большими глазами на Федю, на Нюру.
— В чем? Ну, вот скажите мне, пожалуйста: это хорошо, если она на незнакомого человека кидается и с ног его сбивает?
Брат и сестра опять переглянулись.
— А... а за что она его? — спросил наконец Федя.
— В том-то и дело, что ни за что, просто чтобы отчаянность показать. Приемы изучила, и вот... людей сбивает.
Красилины опять помолчали.
— Во, Федька, твоя интеллигенция! — заметила Нюра и снова обратилась к Матильде: — И много у вас таких?
Матильда грустно смотрела на асфальт у себя под ногами.
— Вообще тут все ребята у нас какие-то ужасно отчаянные. Просто до невозможности.
— И этот тоже? — спросила Нюра, кивнув куда-то в сторону.
Матильда взглянула в том направлении и увидела Мишу, который возвращался из булочной. Про Ольгу Матильда не врала, она лишь передавала то, что узнала из разговора Семы с Шуриком. Но сейчас перед ней стояли такие внимательные, такие заинтересованные слушатели, что она опять забыла о словах матери насчет психиатра.
— Он что, не лучше будет? — спросила Нюра.
— Лучше! — с сарказмом воскликнула Матильда. — Не смешите меня, пожалуйста!
— А он чего? — спросил Федя.
— А он... Ну, пусть он курит, пусть он водку пьет, но он ведь главное... — Что «главное», Матильда еще не придумала и умолкла, а потом и вовсе прикусила язык, уставившись на Огурцова.
Тот как раз проходил мимо. Миша все еще переживал разговор с Олей, он мечтал показать этой Закатовой, что не такой уж он «гладенький да умытенький», не такой пай-мальчик, как она считает. Одетый в летний тренировочный костюм, он шел теперь враскачку, отведя локти в стороны, как это делают тяжелоатлеты, подходя к штанге. Нижняя губа его была оттопырена, и он косился на Красилиных с таким видом, словно еле сдерживался, чтобы не дать кому-нибудь по шее.
