Потом был торжественный обед. Все гости и наши опекуны обедали с нами и мы могли спокойно рассмотреть их расцвеченные орденами парадные тужурки. Все наши воспитатели — от баталера мичмана Ковина А. Г. до начальника Училища контр-адмирала Егорова В. А. — были участниками Великой Отечественной войны и отмечены большим количеством правительственных наград. Разглядывая других офицеров, мы поняли, что наш Шеф «ого-го» и сразу возгордились, будто его награды распространялись и на наши груди, где ютился комсомольский значок в компании со знаком «Готов к труду и обороне СССР». Дотошный Юра Андерсон ухитрился подсчитать количество орденов и медалей у Шефа и другого Героя, заместителя начальника Училища Константина Казачинского. «На один орден и одну медаль у нашего Шефа больше», — сообщил он, и мы удовлетворенно закивали, словно иначе и быть не могло. Слов нет, мы гордились своим Шефом. Число желающих стать торпедистами возросло. Ведь на факультете были и классы минеров, и противолодочников, и прибористов. Правда, минеров очень быстро остановил легендарный минер капитан 1-го ранга Гейро Абрам Борисович, заявив, что будь ты минером или торпедистом — все равно. Букву «р» он не выговаривал, заменяя её, на «г». Фраза вошла в историю. Со временем.
Настал день возвращения в Училище. Метро в Ленинграде тогда не было, и мы с Финляндского вокзала двинулись пешком отработанным шагом с песнями про соленую воду и флибустьеров. Начались учебные будни, перемежаемые караульной службой, парадными тренировками, парадами, стажировками и практиками. Шефа мы видели то во главе парадного полка, то обходящим факультетские помещения. Он ходил по факультетскому коридору, чуть наклонившись вперед, как форштевень эскадренного миноносца, в сопровождении командиров рот и политработников.
Те суетились за ним, как пчелы в рою, желая быть поближе, дабы не упустить руководящих указаний из первых уст. Личных аудиенций у Шефа «удостаивались» только нарушители воинской дисциплины и «академики». Звание «академика» в Училище получить было не сложно. Достаточно схватить пару двоек за неделю или одну на экзаменах. Правда, при большом их количестве было не до шуток: следовало упаковывать чемодан и дальнейшую службу завершать на флоте. Так, за два первых года мы потеряли троих торпедистов. Часто пребывали в звании «академиков» наши Игорь Борзов и Валерий Воронин, но беседы с Шефом пошли им на пользу. Эмоциональный и непосредственный, Игорь подробно рассказывал нам о своих пребываниях на ковре у Шефа, всякий раз повторяя: «Это не Жора, Шеф любит меня и помогает мне». Валерий так не говорил. Ему помогал папа. Но это правда, Шеф заступался за нас, тем более, что Игорь лучше всех тянул ногу на строевых занятиях. Мы, торпедисты, Шефа знали, конечно, лучше других. Дело в том, что среди нас учился его сын Гриша Свердлов, отличный товарищ и большой пижон. Порой он находился в центре внимания из-за принятия нестандартных решений, что заставляло Шефа проявлять себя строгим отцом. Чтобы быть неотразимым, Гриша хотел иметь прическу «канадка». Жора требовал «бокс». В уставе написано, что прическа должна быть короткой и аккуратной, и Жора считал, что это только «бокс». Гриша не был с этим согласен. Тогда в моде был кок, без которого, как мы считали, на танцах делать было нечего и потому каждый по-своему маскировал его от всевидящего Жоры. Гриша хотел ходить с коком всегда. На месяц мы получали по два талона для бесплатной стрижки. Гриша был выгодным клиентом. На первом заходе за элегантную «канадку» он отдавал оба талона. Получив приказание Жоры укоротить прическу, Гриша на втором заходе для ликвидации скобки на шее выкладывал собственный рубль. Но этот Гришин финт у Жоры не проходил. Внимательно осмотрев Гришину голову, он говорил ему, что в парикмахерской его обманули, ничего не срезали. Красный от обиды и гнева, Гриша высказывал Жоре все, что думал о нем. Дальнейшие события разворачивались в кабинете Шефа. Получив от отца увесистую оплеуху в качестве индивидуальной воспитательной меры, Гриша, с трудом сдерживая слезы от унижения и боли, сгоряча шептал, что все расскажет матери, но на исходе часа, отпущенного ему отцом для исполнения приказания, послушно пошел в парикмахерскую и разрешил делать с собой, все что угодно, избегая смотреть на себя в зеркало. Мы все сочувствовали Грише, но понимали, что он в душе надеялся, что Жора не доведет конфликт до отца, отступится. Тот не отступался. Ну, а рассчитывать на поддержку Шефа, оказалось, надеяться было нечего. Шеф вырос в наших глазах.
Наш класс был дружным. Все революционные праздники мы проводили вместе, на квартирах тех ленинградцев, где можно было разместиться холостой компанией либо в усеченном составе с девушками. Часто мы собирались у Гриши Свердлова, точнее у Шефа, еще точнее — у хозяйки дома Галины Анатольевны. Мы скромно брали поначалу одну-две бутылки водки, несколько бутылок портвейна «Три семерки». Шеф всегда садился с нами, активно участвовал в начале торжества, а затем, по тайному знаку Галины Анатольевны, уходил в другую комнату, дабы не форсировать передачу нам флотского опыта по части употребления спиртных напитков. Мы просили Шефа рассказать нам о торпедных атаках, о войне без прикрас. Он отделывался односложными ответами и курил «Беломор».
Он знал наши некоторые тайны и при встречах в коридоре, когда мы становились во фронт, вдруг, например, говорил: «Ну что, корифей?» Корифеями мы стали называть друг друга со второго курса. Словечко это мы прихватили от преподавателя марксизма-ленинизма. Он к месту и без оного, вплоть до XX съезда КПСС, пользовался им, как только речь касалась И. В. Сталина. «Корифей науки товарищ Сталин», — говорил он, — «учит нас давать отпор всем антинаучным теориям». Словечко нам понравилось. И пошло-поехало. Все стали корифеями, Шеф знал об этом и подшучивал.
К 1958 году флотские реорганизации стали касаться и нашего Училища. Ракетный факультет убыл в Севастополь, химики отправились в Баку. Здание наше кому-то очень требовалось, и потому мы готовились к переезду на Охту. Демонтировались лаборатории и кабинеты торпедных атак. Проводились форсированные тренировки, мы выходили в торпедные атаки, топили надводные корабли, подводные лодки, торпедировали конвои, уклонялись от ответных ударов, заделывали пробоины в отсеках тонущего корабля, ползли по трубам ТА. Подошло время тренировок по выходу в атаку торпедных катеров. Занятия проводил Шеф. В центре небольшого зала стояла рубка торпедного катера, справа торпедный аппарат. Кругом фанерное зелено-голубое море. Построив нас в одну шеренгу, старшина класса Валя Верещагин доложил Шефу о готовности к занятиям. Шеф прошел вдоль строя, разглядывая каждого, словно видел впервые. «Немного вас осталось, товарищи торпедисты, двенадцать человек. А сколько вас было вначале? Двадцать?» — «Стараниями Георгия Борисовича», — сказал Коля Пирожков, но Шеф не поддержал. «Вашими стараниями, товарищи торпедисты» — и стал, к нашему удивлению, на память называть фамилии списанных курсантов и причины их списания:
— Чиненов, Боков, Савров, Вещев — коллективная пьянка, Харламов, Демичев, Плешанов — низкая успеваемость.
— А Серегу Мыльникова Жора списал! За что? Кружка пива на четверых, это что — коллективная пьянка? — встрял Гриша, но Шеф уже не слушал.
— Давай, Борис Костыгов, ты правофланговый, училищный знаменосец, выходи первый в торпедную атаку. В свое время вы почти месяц стажировались в Палдиски. Покажите, чему научились. Тот не вояка, кто не был в атаке. Все ясно?.
