Боярин не стремился «заслужить» высокое положение подвигами, но старательно держался близ трона. Даже в военный поход он выступил лишь тогда, когда на это подвигся сам богомольный государь. Первый по знатности боярин князь Фёдор Мстиславский командовал в походе на шведов 1590 г. Большим полком, зато Борис Годунов и Фёдор Романов в званиях дворовых воевод были при царе.
Понюхать пороху Романову, как, впрочем, и Мстиславскому, не пришлось: дело решил воевода Передового полка князь Дмитрий Хворостинин, разгромивший войско Ревельского штатгальтера Густава Банера под Нарвой, не дожидаясь царской подмоги. Однако успех — отбитие у шведов сданных им Иваном Грозным крепостей Ям и Копорье, Иван-города и Карельской области — разделялся, как обычно, по чинам, а не по заслугам. Так что по наградам победитель не попал в первый десяток. А Фёдор Романов попал.
Бояре считали своей обязанностью и привилегией получать высшие командные и административные назначения. Но Фёдор Никитич, хоть и стал в 1593 г. наместником псковским, не покидал Москвы, ограничиваясь ближней службой. В этом и следующем годах он возглавлял комиссию из пяти лиц для приёма имперского посла Варкоча. Романов позаботился произвести впечатление на посла императора Рудольфа: все русские члены комиссии являлись на переговоры в роскошных одеяниях из золотой парчи («золотные» наряды были потом излюбленными при дворе Романовых); ненужные в помещении шапки, сделанные на один манер — белая тафта, на ладонь ширины шитая жемчугом и каменьем, — они держали в руках.
С годами быстрое возвышение Романова стало всё сильнее заботить Годунова. Фёдор Никитич продолжал играть роль беззаботного помещика, воспринимающего свое положение как должное, но он был слишком близок к трону, который рано или поздно должен был опустеть. До 1592 г., пока Годунов надеялся на появление у царя Фёдора Ивановича наследника — своего племянника, он заботился лишь о сохранении за собой реального правления страной. Наконец царица Ирина Фёдоровна родила дочь Феодосию — Годунов, не растерявшись, бросился искать ей партию среди европейских государей. Но Феодосия в следующем году скончалась, надежды на продолжение династии стремительно падали, и вопрос о судьбе трона вставал всё острее.
Между тем очевидное властолюбие Годунова вызывало большую неприязнь и подозрения. Поговаривали даже, что Борис Фёдорович сам отравил царевну Феодосию, как в 1591 г. по его приказу зарезали сводного брата царя Фёдора, царевича Димитрия Углицкого[20]. Дальнейшее возвышение Романова могло оказаться для мечты Годунова о престоле роковым.
В 1596 г. Фёдору Никитичу не удалось отвертеться от назначения боевым воеводой — в полк Правой руки. Особых опасностей не было, армия простояла без дела, но стойкое нежелание Романова занимать подобные должности оправдалось незамедлительно. Должности в войске (исключая дворовых воевод, назначавшихся по желанию царя) издавна были яблоком раздора среди знати, «усчитывавшей» все назначения представителей видных родов относительно друг друга. Не приведи Господи было занять место ниже положенного по старшинству рода и тем нанести вечную «поруху» родовой чести, «утянуть» с собой вниз всю фамилию!
Как по заказу дальний родич Романова Пётр Шереметев, поставленный третьим воеводой Большого полка, по хитрым местническим расчетам заявил себя оскорбленным назначением Фёдора Никитича вторым воеводой второго по значению полка Правой руки. Бив челом «в отечестве о счете», Шереметев демонстративно не явился целовать руку царю, наказа (задания) не взял и на службу не поехал. В этот раз Фёдор Никитич победил: царь велел наказать Шереметева позором. Князя заковали в кандалы и на телеге вывезли из Москвы, отправив в таком виде на службу. Победили все: Романов был объявлен более знатным, но и Шереметев показал, что не смирился с этим.
Однако предупреждение Романову было ясным. В том же году трое князей били челом «в отечестве о счёте» на Фёдора Никитича. Один из челобитчиков сидел в тюрьме, чем кончилась затея для других — неизвестно[21]. Главное, что сомнение в превосходстве Романовых среди знатных родов было заявлено громко и отчетливо.
Неудивительно, что тут явились у трона близкие сердцу Годунова «царевичи», оттеснившие слишком высоко поднявшегося Романова (вместе с Мстиславским и Шуйскими) от возвышавшегося по правую руку царя с державой в руках Бориса Годунова, также потомка татарского мурзы.
Своевременность подобных шагов подтверждается тем, что ко дню смерти Фёдора Иоанновича 7 января 1598 г. общественное мнение было резко не в пользу Годунова. Убийство им царевича Дмитрия, несмотря на результаты официального расследования и заявление патриарха Иова с Освященным собором архиереев, воспринималось как очевидность. Подозревали Годунова также в смерти царевны Феодосии, ослеплении служилого «царя» Симеона Бекбулатовича и даже в причастности к смерти самого царя Фёдора! Более того, по Москве ходили слухи, что Фёдор Иоаннович, помирая, хотел оставить престол своему «братаничу» Романову. Фёдор Никитич якобы не взял скипетр из рук умирающего — и его тут же ухватил хищный Годунов.
Сами Романовы много позже, при воцарении Михаила Фёдоровича, признавали, что Фёдор Иоаннович «на всех своих великих государствах… оставил свою царицу Ирину Фёдоровну… а душу свою приказал святейшему Иову патриарху… да брату своему Фёдору Никитичу Романову-Юрьеву, да шурину своему… Борису Фёдоровичу Годунову». Это явствовало из духовного завещания Фёдора Иоанновича, которое никто не оспаривал.
Как видим, высшими лицами в государстве остались только двое — Романов и Годунов, но третейским судьей был патриарх Иов, верный друг и слуга Бориса Фёдоровича. Да и Ирина Фёдоровна, хотя и приняла вскоре постриг, крепко стояла на стороне брата. Чаша весов колебалась, Иову пришлось затратить огромные усилия, чтобы склонить её в пользу Годунова[22].
Боярин Фёдор Никитич Романов. Художник Н.Л. Тютрюмов
В ходе борьбы Годунов, говорят, дал Фёдору Никитичу страшную клятву, что, коли взойдет на престол, будет его «яко братию и царствию помогателя иметь»[23]. Проигрывая закулисную схватку, Романов и вправду мог принять такую клятву, тем более что отступал он достойно. Ни разу Фёдор Никитич открыто не заявил свои претензии на вакантный престол, на котором его охотно приняли бы московский народ и немалая часть знати.
