— О, Кампан, что означает вся эта ерунда?
— Не знаю, мадам, но Бомер рассказывает очень странную историю. Он заверяет, что вы купили ожерелье. Я ответила, что это невозможно. Что я никогда не видела его среди ваших драгоценностей. Бомер сказал, что ему сообщили, будто вы должны были одеть его на Троицын день, и был очень удивлен, что не увидел его на вас.
— Дорогая Кампан, это абсолютная бессмыслица. Говорю вам, что Бомер сошел с ума.
— Да, мадам, но он говорит об этом серьезно. Он кажется вполне разумным и совершенно убедительным. Я спросила его, когда вы сообщили ему о своем решении купить ожерелье, поскольку знаю, что вы не видели ювелира и не встречались с ним в течение довольно продолжительного времени. Тогда он сказал весьма странную вещь, мадам. Он сказал, что от вашего имени с ним говорил кардинал де Роган.
— Кардинал де Роган? Тогда он действительно сошел с ума окончательно. Я испытываю отвращение к Рогану. Я не разговаривала с ним в течение восьми лет.
— Я сказала Бомеру об этом, мадам, а он ответил, что Ваше величество делает вид, что находится в плохих отношениях с Роганом, а на самом деле вы очень большие друзья.
— О, это становится все нелепее и нелепее.
— Мне так показалось, мадам. Я обратила на это внимание Бомера, однако он настаивал, что говорит чистую правду, и если, мадам, он действительно сошел с ума, то очень хорошо играет, показывая себя в здравом рассудке. У него были ответы на все вопросы. Он сказал, что распоряжения Вашего величества, передавалось ему в письмах, которые были подписаны Вашим величеством и которые он был вынужден использовать для того, чтобы успокоить своих кредиторов. Колье должно было быть оплачено в рассрочку, и он уже получил тридцать тысяч франков, которые Ваше величество вручили кардиналу для передачи ему, Бомеру, при вручении ожерелья.
— Я ничего не понимаю! — воскликнула я, однако это уже не казалось шуткой. Происходило нечто весьма странное. — Я считаю, что Бомер вполне мог стать жертвой великого мошенничества. Мы в этом должны разобраться до конца. Я немедленно пошлю за ним.
И направила посыльного в Париж с приказом, чтобы ювелир незамедлительно прибыл в Трианон.
— Монсеньор Бомер, — начала я, — я хочу знать, почему от меня ожидают, что я соглашусь с сумасшедшими утверждениями, будто вы продали мне колье, которое я много раз отказывалась покупать.
— Мадам, — ответил он, — я вынужден заниматься этим неприятным делом, поскольку должен рассчитаться с моими кредиторами.
— Не могу понять, какое отношение ко мне имеют ваши кредиторы?
— Мадам, — возразил он в большом недоумении, — теперь слишком поздно притворяться. Если Ваше величество не соблаговолит подтвердить, что колье находится у вас, и не даст мне какую-то сумму денег, я должен буду объявить всем о своем банкротстве и о его причинах.
— Вы говорите загадками, монсеньор. Я ничего не знаю об этом колье. Мужчина был почти в слезах.
— Мадам, — сказал он, — простите меня, но мне нужны мои деньги.
— Повторяю: я вам ничего не должна. Я не покупала вашего колье. Вы знаете, что я не видела ни этого колье, ни вас в течение долгого времени.
— Мадам, кардинал де Роган заплатил мне первый взнос, когда я вручил ему ожерелье. Я должен получить причитающиеся мне деньги…
Мне было трудно смотреть на этого мужчину. Я сказала:
— Здесь какое-то мошенничество. С ним необходимо разобраться. А теперь идите, монсеньор Бомер, обещаю вам, что займусь этим вопросом безотлагательно.
После его ухода я удалилась в спальню. Я вся дрожала от дурных предчувствий. Что-то очень странное происходило вокруг меня, а в центре всего находится зловещий человек — кардинал де Роган.
Разумеется, это было мошенничество. Кардинал был негодяем. Он приобрел бриллиантовое колье и создал впечатление, что его купила я.
Я много слышала о нем после того, как он отслужил мессу в Страсбурге, когда я впервые приехала во Францию. Матушка постоянно писала мне о нем, когда он был послом в Австрии, и настоятельно просила предпринять все возможное, чтобы его отозвали.
«Все наши молоденькие и простоватые женщины в восхищении от него, — писала она. — У него чрезвычайно непристойный язык, он ведет себя злобно в качестве проповедника и официального представителя. Он нагло использует такие фразы, невзирая на компанию, которая его окружает. Его свита берет с него пример — для них нет ничего святого или нравственного».
Ни я, ни Мерси не были в состоянии убрать его из Вены. Однако, когда мой муж стал королем, положение изменилось. Матушка написала, что она рада окончанию его «ужасного и позорного посольства». В письмах она предупреждала, что мне следует опасаться этого человека, он не принесет мне ничего хорошего, хотя он льстец и может быть очень забавным. Я считала его страшным человеком и отказывалась принимать его. Мое отношение к нему не стало теплее после того, как я узнала, что он написал письмо герцогу де Огильону о моей матушке и что мадам Дюбарри зачитывала его вслух на одном из своих салонов. В нем он сообщал:
«Мария Терезия оплакивает страдания угнетенной Польши, однако она очень хорошо умеет скрывать свои мысли и может пустить слезу по желанию. В одной руке у нее платок, чтобы вытирать слезы, а в другой — меч, чтобы выступить третьим участником раздела этой страны».
Это письмо пришло, когда я, отказываясь разговаривать с мадам Дюбарри, тем самым усугубляла обстановку, а моя матушка, вводя, с одной стороны, суровые законы против проституции в Вене, с другой — настойчиво убеждала меня не осложнять отношения между Францией и Австрией отказом разговаривать с любовницей короля мадам Дюбарри.
Я чувствовала отвращение к Рогану и уклонялась от разговоров с ним, считая, что мое желание найти свой путь к добродетелям мучило его. Чем больше я игнорировала его, тем больше он пытался завоевать мое расположение, а я была решительно настроена ни в чем не менять своего отношения к нему.
Он одержал победу надо мной только в одном — вопреки моему желанию получил пост аль-мосеньора — Главного раздающего милостыню Франции. Я была раздосадована, когда услышала, что он крестил моих детей, но что можно было поделать, если он занимал такой высокий пост?
Мадам де Марсан, кузина Рогана, просила моего мужа без моего ведома, чтобы эту должность отдали Рогану, и Людовик, который любил доставлять людям удовольствие, дал свое слово. Я хотела помешать этому, поскольку об этом же меня особенно просила матушка и Мерси. Я сказала Людовику, что он не может позволить, чтобы на должность Главного раздающего милостыню Франции был назначен человек, оскорбивший мою матушку. К сожалению, сказал муж, он обещал мадам де Марсан, и не видит, каким образом может взять свое слово назад.
— Я вижу! — воскликнула я. — Этот человек оскорбил меня — в лице моей матери. Можете ли вы быть расположенным к человеку, который оскорбил вашу жену?
