Много сил и времени уходило на уход за лошадьми. В нашей батарее иногда было до сотни лошадей, их надо кормить, поить, чистить. Иногда, когда очередные взвода уходили на фронт, нам, командирам, доставалось по десять лошадей на каждого. Практически с утра и до вечера мы были заняты с лошадьми. К тому же регулярно, не реже одного раза в неделю, командир дивизиона проводил выводку лошадей. Это своего рода проверка состояния лошади, в том числе и ее чистоты.
Командир дивизиона капитан Буторин, до войны кадровый артиллерист-кавалерист, с особой ревностью следил за состоянием лошадей. Вместе со своим заместителем по политчасти, капитаном Бутылиным и начальником штаба в белых перчатках проверяли самые потайные места лошади, и если перчатки покрывались грязью, то взыскания не избежать, давался еще час времени — и снова проверка.
Почти ежедневно со всеми офицерами дивизиона проводились занятия по верховой езде. На небольшой поляне в лесу был оборудован примитивный манеж. Командир дивизиона становился в центре манежа с длинной хворостиной и подавал команды: «Учебной рысью, марш», «Вольт налево», «Вольт направо», «Бросить стремя» и т. д. Особенно было трудно, когда подавалась команда «бросить стремя», — надо было усидеть в седле скачущей учебной рысью лошади, удерживаясь ногами. Ноги быстро уставали, и мы с трудом удерживались в седле, а то и падали с коня на землю. Мы ухитрялись наружную ногу тайком от командира вставить в стремя. Двигались мы по кругу, и он не всегда замечал или делал вид, что не замечает. Но нередко за такую вольность доставалось лошади, длинный прут доставал ее, а иногда и седока, чтобы не хитрил.
За каждым из нас была закреплена верховая лошадь. Была такая и у меня. Это была, очевидно, обычная колхозная лошадь, мобилизованная в армию. Команд она не знала, да и я в училище пробовал водить лишь трактор и вначале кавалерийских команд не знал, тем более не умел рубить шашкой лозу на скаку. Были случаи, когда вместо лозы удар доставался лошади по правому уху или сзади по крупу. У меня, правда, такого не было.
Вскоре к нам поступили лошади из ветлазарета после лечения от ранения. Я выбрал себе щупленькую, тонконогую лошадку, оседлал ее, сел в седло и пришпорил. Лошадь сразу же стала на задние ноги и по-кавалерийски сделала «свечку». Я не ожидал подобного и оказался на земле. Лошадь стояла рядом, прижав уши, ожидая наказания. Конечно, наказывать я ее не стал, погладил, успокоил, понял, что со шпорами с этой лошадью надо действовать аккуратно. Сел в седло и поехал на манеж, рассчитывая поучить лошадь выполнять кавалерийские команды.
На рыси подаю голосом команду: «Вольт направо, марш». Лошадь мгновенно выполнила команду — поворот через плечо на 360 градусов. Я, конечно, не ожидал такой прыти, думал, что надо команду продублировать действием шпор. На каждую команду существует определенное действие шпорами. Так я опять оказался на земле, вылетев из седла при резком выполнении лошадью поворота. Пришлось извиняться перед лошадью за свою оплошность. Я понял, что имею дело со строевой кавалерийской лошадью хорошей выучки. Зато потом, во время учебной езды, мне оставалось только удерживаться в седле. Лошадь сама четко и быстро выполняла команды, за что я несколько раз от командира получал похвалу, хотя на 70 процентов это была заслуга лошади. Мы с ней быстро подружились. Каждый раз, когда я шел в конюшню, обязательно нес ей кусочек хлеба, посыпанный солью. Она уже издали чувствовала, что я иду, и радостно потихоньку ржала. Вообще, лошадь доброе и умное животное, быстро привыкает к хозяину, и, если ты к ней хорошо относишься, она становится преданной и ласковой, лошадиной лаской конечно. Ткнется тебе мордашкой в плечо или в щеку. За годы войны мне почти все время приходилось иметь дело с лошадью, и если она погибала или по каким-то причинам уходила в другую часть, то для меня и, очевидно, для нее это была потеря близкого друга. Так было в сентябре 1943 года, когда наш дивизион полностью перешел на мехтягу.
В армии требовали и неукоснительно соблюдали в конюшне чистоту, не хуже чем в любой казарме, но надо было затратить много труда, чтобы добиться этого. Конюшню мы строили сами, благо кругом был лес. Получилась она довольно приличной. Лошадей в дивизионе была не одна сотня, поэтому и конюшня была большой. Фуражом мы снабжались централизованно, в том числе и сеном, но в летнее время ездили на заготовку сена и сами.
Трудным было дежурство по конюшне. Дежурным назначался обязательно офицер, в помощь которому давалось несколько дневальных. На них возлагалась обязанность выполнять все работы по конюшне. Полные сутки надо было трудиться там, чтобы выполнить всю работу. Наряд по конюшне не имел права отдыхать даже ночью.
Часто в дивизионе и в полку устраивали всевозможные конноспортивные и конно-батарейные соревнования. На первых обычно оценивали лошадь и, конечно, ее хозяина по выучке, умению лошади правильно выполнять команды. На вторых — умение быстро, слаженно занять огневую позицию, вовремя провести ее смену и т. д., то есть то, что практически делается в боевой обстановке.
Наши «огневики», так называют огневые расчеты и взвода, обеспечивающие обслуживание орудий и ведение стрельбы из них, лихо выполняли все положенные действия. Под руководством своего командира лейтенанта Ольховика они стремительно мчались по полю без дороги, подпрыгивали на ухабах так, что казалось, вот-вот перевернутся, но все обходилось благополучно.
Вообще зрелище было интересным. До десятка орудийных расчетов на рысях, а то и галопе вылетают на огневую позицию, быстро отцепляют пушки, приводят их в боевое положение и имитируют стрельбу. Даже лошади чувствовали и поддавались азарту соревнований.
Мой взвод тоже иногда участвовал в подобных соревнованиях, обеспечивая боевой порядок батареи телефонной связью. В 1942 году радиостанций было еще мало. В артиллерии была радиостанция 6-ПК (переносная коротковолновая), но их было мало, к тому же она была громоздкой: состояла из двух упаковок, ее переносили и обслуживали два человека. В училище мне приходилось иметь с ней дело. Она была ненадежной, и основным средством связи в батареях всю войну оставалась телефонная связь.
Зимой 1941/42 года нам иногда приходилось заниматься расчисткой взлетно-посадочной полосы на фронтовом аэродроме в Выползове. Шли под вечер пешком 10 километров и потом всю ночь расчищали полосу от снега. Как правило, всю ночь шел снег, довольно обильный, и мы всю ночь его гребли и сбрасывали за пределы полосы. Работа была утомительной, вместе с солдатами работали и мы, взводные командиры. Обогреться было негде, полоса длинная, до аэродромных построек далеко. Грелись лопатой, шуруя ею сыпавшийся с неба снег.
Учеба и работа в батарее и дивизионе шли своим чередом. Практически весь день был занят работой, личного времени почти не было. Иногда в воскресенье выпадало два-три свободных часа, мы шли в село решить какие-либо свои вопросы: на почту, в магазин, в кино и т. п.
Жили мы в землянках, стены были закопченные, печка часто дымила. Много было крыс, которые обнаглели до того, что безбоязненно даже днем обшаривали наши пожитки в поисках съестного. Часто между ними, особенно по ночам, возникали драки. У каждого из нас были под головой две-три боевые гранаты в форме бутылки образца еще Первой мировой войны, и мы ими кидали в клубок дерущихся крыс, конечно не снимая предохранительной чеки.
