— Поведение — единица, — наконец тычет он пальцем в сторону Лили.
«Достукалась», — думает Журка. А девчонка не прекращает свои вопли, будто какая-нибудь писклявая Новосельская девица. Зато Балаж говорит. Он повторяет свои прозвища: «недотепа, лопух». Слова принадлежат Журке, но сейчас они имеют какое-то другое значение. Странно, но Журка чувствует: ему хочется, чтобы они были сказаны ему.
Лили не успокоилась даже к следующей переменке. Сердито пыхтя, «ненавижу!» — говорит тихо. На Журку не смотрит ни на минуту. У парня от волнения дергается нерв в колене. Когда они на велосипедах выкатывают из продленки, небо словно покрыто слоем лака, играючи светит весеннее солнце, и Лили говорит несколько раз, что ей некогда.
— Что у тебя за дела? — бурчит Журка. Уроки приготовлены, до вечера еще уйма времени. — Айда к бункеру! — оживленно восклицает он. — Или на кладбище — территорию проверить.
По правде говоря, Журка вовсе не собирается обследовать их «имущество», ему бы о своих новых подвигах поговорить.
Лили делает вид, будто не понимает, что с ним творится. С тех пор как свернули на улицу, они едут по тротуару, и сейчас надо перебраться через дорогу. Журка чуть поотстал, на дорогу сворачивает машина. Лили проскакивает у нее под самым носом и мчит вперед, явно показывая, что не намерена дожидаться парня. Журка вскакивает над сиденьем, ведет велосипед стоя, но даже так догоняет ее лишь на углу.
— Ты что, сдурела? Почему не ждешь меня?
— Я думала, ты едешь следом, — флегматично отвечает Лили. Затем снова напоминает, что ей некогда. Ну нет у нее времени.
Журке сперва становится смешно, но затем, когда он катит домой в одиночку, думая о том, что вынужден будет развлекать сопляка — маленького братца, испытывает ревность. Останавливается у ворот, как человек, не уверенный, что он здесь живет. По-за садами вспархивает вспугнутая стая птиц. Журка чего-то ждет, не нажимает ручку калитки. У Лили завелись тайны.
* * *
В тот день пополудни девчонки не стали участвовать в войне старосельских с Новосельскими. Игру назвали ребячеством, глупостью, Новосельские и старосельские девчонки одной компанией пересмеивались на маленькой площадке перед мастерской. Журка глядел на них, не понимая, что произошло. Бред какой-то! Их команда понесла тяжкий урон. До сих пор они без труда держали под контролем окрестности, часть садов в понизовье и песчаную площадку для прыжков в длину, ценнейшую часть школьного двора. Теперь над территорией нависла угроза. В банде Балажа из Новосельских осталось много народа.
Журку сковывало то, что девчонки только смотрят на них, старосельских мальчишек, но явно держатся не с ними; все выглядит как демонстрация против них. Даже Лили — и та вышла из игры. Девчонки расселись на площадке у мастерской и знай себе посмеиваются. Эстер зажмурилась, подставив лицо солнцу. Юли швырнула Лили на колени какую-то газету с картинками. Девчонки читают, хохочут, газета подпрыгивает у них в руках, как раненая птица. У Журки нет сил на это смотреть. Кровь стынет в жилах. Откуда что взялось? Когда они придумали бойкотировать войну? Давно вынашивали план? Или тут спонтанное предательство? Разыгрываемая ими комедия парализует его.
Он колеблется. Его команда на удивление долго терпит это ничегонеделание: в конце концов ведь он — герой, побивший ремесленника. Но все чаще «свои» обступают его кружком: ну, так как быть? Командуй построение. Через несколько минут Сило кричит, требуя приказа: надо же что-то делать! Не упомнить таких примеров, когда Новосельские владели этой частью двора! Журка ответил: они уже заняты делом — выжидают. Стоит посмотреть, как противник нападает, и тогда удар старосельских окажется внезапным контрударом, застанет Новосельских врасплох.
Так не следовало говорить. Сказав, он и сам почувствовал, что мелет несусветную чушь. Напряжение вокруг него сгустилось: Журкин свежеприобретенный авторитет вмиг рассеялся. Назревал бунт.
Новосельские нападут из-за будочки школьной уборной. Они никогда еще не решались на подобный риск. Дворовая будочка стояла в углу, обнесенная проволокой, и туда с легкостью можно было оттеснить противника. Будь дело раньше, Журка непременно и оттеснил, загнал бы туда новосельских, с трудом справлявшихся с оградой, которую надлежало перелезть. Более того, достаточно было бы выстрелить из духовых трубочек несколькими взрывающимися ягодами. Р-раз — и в лоб! Это самое унизительное поражение. Если девчонки должным образом обеспечат прикрытие, то Ника, грозная преподавательница русского, не заметит стычки, не остановит ее, и не надо будет вечером повторять всё снова. Получит противник, который, стоя на изгороди, силится удержать равновесие, ядовито-щиплющий заряд промеж глаз и мигом утратит охоту к завоеванию новых территорий.
Но сейчас прикрытие блистательно отсутствует. И Журка не предпринимает ничего. По-прежнему ровным счетом ни-че-го. Из-за девчонок. Из-за Лили. Расселась, как взрослая. Вздернула на животе майку. Загорает. Хороша — слов нет. Ничего не делает. Сидит и скучает. А они тут обходись как хочешь. Внезапно у него мелькнуло подозрение: с каких это пор Балаж стал держаться так самоуверенно? Почему дерзнул организовать нападение из-за будочки? Почем знает, что на сей раз он не проиграет? Неужто настолько изучил Лили?
Простаивать в размышлениях времени больше не было, армия роптала. Сило орал, что берет командование на себя. Журка сперва не понял и даже испугался — его нельзя лишить права командовать! Он воздел руки кверху на шаманский лад, как в тот раз, когда пнул мальчишку Балинта. Ладони рук его сошлись, и он хлопнул Сило по уху. Не сильно, скорей играючи. Совсем не больно, но Сило сдрейфил, ноги его подломились в коленях. Картина напоминала посвящение в рыцари.
— На тебе, — сказал Журка, смеясь, — принимай командование!
Медленно и горделиво — ни дать ни взять герой, идущий на смерть, — он направился к зданию школы. Шел Журка, одинокий командир, которого не сломишь, через бетонную площадку, шел решительной походкой, тяжело вдавливая пятки в землю, как взрослый. Шел, чувствуя, что все смотрят на него. Даже девчонки. И Новосельская армия. И учителя. Ощущение было крайне приятным. Он шел не запыхавшись, медленно, увесисто впечатывая шаг, как человек, обремененный заботами. Он старался подражать отцу, даже сутулился чуть-чуть. Немного, только чтоб подчеркнуть тяжесть походки и важность забот. Он направлялся к скамейкам возле школьного здания — в заповедное место, где учителя обычно прогуливались, курили. Журка понятия не имел, что он будет делать. Не знал, чем закончится его столь выразительное шествие.
Он подошел к крайней скамейке, чуть ли не вплотную к курящим учителям, остановился, долго не раздумывал, чувствуя, что все взгляды направлены на него и вот-вот настанет конец колдовству, лопнет всё как воздушный шарик — он перестанет быть в центре внимания. Но в это мгновение и учителя пока ещё ждали, что же он выкинет. Они явно не понимали, что означает эта тишина и чем, собственно, интересно его шествие.
Журка вскочил на скамью. Не по правилам, то есть не на сиденье уселся — на спинку вскочил. Потеснил сидящих учителей. Тишина стала еще более пронзительной, сражение по существу миновало, утратило значимость. Ника, преподавательница русского, с силой обрушилась на него:
