Медсестры в бригаде — девушки просто супер. И почему Димка до сих пор не женился? В медицине кругом столько женщин. А его, врача, все женщины обожали. Павел видел это, когда приходил к нему на работу. Но Дима был романтик. Он не относился к тому типу циничных врачей, как некоторые его коллеги, которые могли заниматься сексом с медсестрами в ординаторской, а иногда даже и с больными. Он писал стихи, на взгляд Павла, возвышенные и несовременные, и все они были посвящены какой-то абстрактной прекрасной даме. У Димы была однажды несчастная любовь, он долго страдал, когда его возлюбленная ушла от него и вышла замуж. Возможно, все его стихи посвящались ей, возможно, просто абстрактному образу идеальной женщины. Павел этого не знал и никогда об этом брата не спрашивал. Пишет человек стихи — и слава богу, пусть хоть так сублимирует, если у него в реальной жизни никого нет. Как говорили раньше, лучше, чем водку пить. Что-что, а уж это Диме совсем не грозило. В этом отношении он был кристально чист — не курил и почти не пил. Абсолютным трезвенником не был, мог выпить рюмку, но никогда об этом специально не думал и, если бы не компания, не пил бы вообще. Он был врач и серьезно относился к своему здоровью.
А на личную жизнь времени у его брата просто не было. С утра до вечера операции, дежурства, учеба в ординатуре. Когда при таком режиме думать о личной жизни? А просто так, между делом, с медсестрами или коллегами врачами ублажать плоть не мог, он был для этого слишком идеалист.
Не то что Шурик. У этого чуть не каждый месяц новенькая. И это помимо того, что он занимался сексом иногда не отходя от «станка», прямо на рабочем месте, в своем стрип-клубе. Павел был у него один раз, танцовщицы ему понравились, но, на его взгляд, слишком простоваты, ему было с ними скучно. А заниматься сексом просто, как спортом, Павел не мог. Он, конечно, не был таким идеалистом и романтиком, как Дима, но и не был настолько примитивным, чтобы трахаться в любом месте и в любое время, если перед ним была красивая попка. В вопросах секса Павел придерживался компромиссной точки зрения, где-то между Димой и Сашей, которые находились на диаметрально противоположных полюсах. Поэтому и девушка у Паши была, с одной стороны, тоже почти танцовщица (Катя когда-то занималась бальными танцами, и фигура у нее была, как у манекенщицы), с другой — сложная, тонкая, восприимчивая до капризности натура, время от времени закатывающая ему истерики по самым, казалось бы, ничтожным поводам. При этом трудности она могла переносить очень легко, и никакие мещанские проблемы ее не волновали. Катя работала переводчиком — переводила художественную литературу с английского, испанского и итальянского языков, а помогая Паше, и психологическую. Она обещала, что обязательно переведет Пашину книгу, как только тот ее напишет, и на испанский, и на английский, и на итальянский. Оставалось только написать.
Павел серьезно задумался — почему после развода с женой в его жизни возникла именно Катя? И пришел к выводу, что Катя разбивала его апатию. Эти истерички, которых он так боялся, на самом деле подсознательно притягивали его, она таким образом, с помощью своей «ранимой» психики, занимала его территорию, на которую он старался не пускать никого. Катя же бесцеремонно туда вторгалась. Встречи с Катей, которые давно у них стали регулярными, были в его душевной жизни чем-то вроде прыжков с тарзанки, которые любят многие скучающие бизнесмены. Как и им на тарзанке, ему с Катей нравилось щекотать нервы. Когда Павел в этом себе признался, ореол его любимой женщины из фильмов Антониони и Годара (как он иногда называл ее, вызывая этим Катин восторг, это были ее любимые кинорежиссеры) — ореол героини «серебряного века» немного поблек. Как только Павел безжалостно расправился со своими иллюзиями, Катя как будто это сразу почувствовала. Она стала менее истеричной — теперь уже ее эти фокусы не работали, он реагировал на них совершенно равнодушно, не включался в игру.
Но сексуально Катя продолжала его волновать. Ее фигура, ее манеры, ее шутливые капризы, артистичная изломанность, не переходящая в кривлянье, — все это сильно возбуждало Павла. И поэтому, возвращаясь домой и зная, что сегодня к нему придет его утонченная любовница, Павел предвкушал удовольствие от изысканного ужина, который она обязательно приготовит, это она умела очень хорошо, и волнующей близости, без которой не обходилось почти ни одно их свидание.
Павел вышел из маршрутки, пересел на станцию метро «Выхино» и решил больше не думать ни о Кате, ни о сексе, а поразмышлять на тему своей будущей работы. Он планировал посвятить ее теме фанатизма, благо время, в которое он жил, к этому располагало. Вернее, даже не то что располагало — события последних лет и навели его на мысль написать большую работу о фанатизме. Возможно, она вырастет в его докторскую диссертацию. Или он просто напишет книгу об этом явлении. Серьезного исследования на эту тему он не мог припомнить ни у одного психолога. А сегодня это сверхактуально.
Живем в эпоху террора, думал Павел. Не знаешь, где и когда рванет. Вот, может, сейчас я еду на свою «Бабушкинскую», а сколько мне осталось ехать, могу ли я сказать? Со стопроцентной гарантией не могу. Может быть, прямо сейчас раздастся взрыв, и меня вынесут из метро по частям или вперед ногами. А потом политики будут рассуждать о международном терроризме. Недавние взрывы в Испании. Что это? Международный терроризм? Или терроризм индивидуальный? Павла интересовало в первую очередь даже не это. Ему хотелось понять, чем руководствуются не организаторы актов, а исполнители. Кто это? Травмированные зомби? Убежденные борцы за идею? За какую идею?
Камикадзе — кто они? Что ими движет? Месть? Идея религиозного спасения? Такое исследование надо обязательно провести. И написать большую работу. А Катя ее переведет на английский язык и отправит в крутой научный психологический журнал. Павла пригласят на симпозиум в Штаты, ведь тема для них значима не меньше, чем для нас, и он станет известным психологом. Он выступит с лекциями в университетах, даст несколько интервью и вернется на родину героем.
В таких мечтах он чуть не проехал «Китай-город», где ему надо было делать пересадку. Ну вот, вместо того чтобы подумать о природе фанатизма, я стал мечтать о том, как прославлюсь и поеду в Америку. Психолог посмеялся над собой: веду себя как ребенок, но ругать себя не стал. Он давно перестал заниматься самоуничижением по любому поводу — это вредно, это снижает самооценку и тормозит творчество. Не зря же он учился на факультете психологии МГУ у такого светила науки, как профессор Зинченко, и считался на его спецкурсе самым перспективным студентом.
Но прошло время, и в отличие от своих сверстников он не сделал большой карьеры. Да, он защитил кандидатскую диссертацию, но в НИИ психологии ему осталось работать считанные дни — виной тому был его характер, нежелание идти на какой-либо компромисс. А компромисс был просто необходим, ведь сотрудникам надо было как-то прожить. Поэтому и приходилось заниматься коммерческим лечением.
В кругу психологов Павел был известным человеком, но считался неформалом. У него была своя клиентура, довольно своеобразная, в основном люди творческих профессий — актеры, писатели, журналисты, художники. Крупные предприниматели к нему не обращались — Павел не входил в обойму психологов, которые обслуживали сегодняшний российский истеблишмент. Там были круговая порука и свой клан специалистов. Павел в него не входил и не стремился. Ему вполне хватало своей интеллигенции, которая, правда, платила немного, больше ста долларов за сеанс он брать не мог, как ни советовали ему коллеги. С рефлектирующей интеллигенцией работать было очень интересно — ее представители давали Павлу много пищи для исследований.
