Ибрагим смотрел на Гульсум. Она, окаменев, слушала, потом сказала:
— Я оставлю у тебя сумку?
— Конечно, оставляй, а сама куда? Хочешь, поживи у нас.
Гульсум помотала головой. Она встала со стула и направилась к двери.
— Ты куда, дочка? — встревоженно спросил Ибрагим.
— Пройдусь по городу, я не могу здесь оставаться.
— Понимаю, — вздохнул Ибрагим.
Гульсум вышла на улицу. От таких случаев в Чечне никто не застрахован, и Гульсум всегда внутренне готовила себя к этому. Но когда это случилось с ее семьей, оказалось, что никакой внутренней готовности не было. Ее горе еще не вырвалось наружу, она как будто до конца его не осознала. Только тупая боль. Девушка знала — горе прорвется потом, и вряд ли она его выдержит. Сначала, когда она увидела Ибрагима и все поняла, это было еще на каком-то неосознанном уровне, на каком-то импульсе. А потом — пустота и тупая боль. Больше ничего.
Гульсум молча ходила по Грозному, залитому солнечным весенним светом, сталкиваясь с многочисленными прохожими. Так много народа на улицах она видела, только когда была совсем маленькой, еще до войны. Кто-то кивал ей, кто-то сочувственно смотрел в глаза, кто-то окликал. Но Гульсум не отвечала на обращения знакомых, она тупо, как сомнамбула, ходила по улицам. Все тот же разрушенный дом, все тот же неработающий кинотеатр…
Вдруг она поняла, что стоит напротив своей калитки и смотрит во двор. К ней подошли Ибрагим и его жена Юлдуз, увели к себе домой. Напоили чаем с какими-то успокаивающими лекарствами и уложили спать. Гульсум проспала сутки, утром позавтракала с Ибрагимом и Юлдуз, попрощалась и уехала в Гудермес.
В Грозном она не могла оставаться ни дня, а в Гудермесе жила ее близкая подруга Марьям. Она так и оставила дом незакрытым, Ибрагим сказал, что они с Юлдуз позаботятся о нем. Гульсум только молча кивнула — она никогда больше не вернется сюда, пусть делают что хотят, хоть берут дом себе.
Марьям радостно встретила Гульсум, но, узнав, что случилось у близкой подруги, тут же обняла ее и разрыдалась вместе с ней. Горе наконец-то прорвалось наружу. Они проплакали целый вечер. Марьям достала снотворные таблетки и дала две Гульсум. Та молча выпила и отправилась спать.
А утром ее разбудил разговор на кухне. Марьям и какой-то мужчина. По голосу — не старый, не больше тридцати. Гульсум прислушалась, о чем разговор.
— Лагерь по подготовке девушек, потом, когда возвращаются, им платят столько, что о деньгах вообще думать перестают. Становятся женщинами-суперменами, как в кино. Потом эти девушки входят в элитный отряд для спецопераций. Но всех не берут, надо хоть немного знать английский — лагерь международный. Там только по-английски говорят. Так что ты, Марьям, не годишься, — засмеялся мужчина. — Да и нельзя тебе.
— Да уж, куда мне, там, наверное, такая спецподготовка, у меня сразу выкидыш будет. Я лучше как-нибудь потом.
— Я знаю английский. И я поеду в этот лагерь, — Гульсум стояла в коридоре и смотрела в глаза мужчине.
— Это моя подруга Гульсум, у нее в Грозном убили всю родию, — сказала Марьям мужчине.
— Ахмед, — представился он, едва заметно кивнув. — Вы серьезно это сказали, насчет лагеря?
— Серьезно. Я готова.
— Когда?
— Когда нужно.
Через четыре дня Гульсум оказалась в пустыне, не очень представляя, в пределах какого государства она находится. Пустыня скорее всего Аравийская, подумала Гульсум. Возможно, я на Аравийском полуострове, в Эмиратах, в Саудовской Аравии, а может быть, и в Ливии. Пустыня — она ведь везде одинакова. Местонахождение от девушек держали в секрете, судя по всему, они вообще не должны были знать, где проходят подготовку. Наверное, поэтому и доставляли нас сюда какими-то усложненными путями, решила Гульсум.
В полете провели около трех с половиной часов, рейс Москва — Дубай. До Москвы ее провожал человек, назвавшийся Асланом, в Дубае встретил Хасан и говорил с ней только по-английски. В аэропорту Дубая она увидела девушек, с которыми ей предстояло вместе проходить подготовку, среди них была и Лена. Но тогда познакомиться им не дали, хотя Гульсум и не стремилась ни с кем вступать в контакт.
В Эмиратах сразу же пересели на другой небольшой самолет, и на нем два часа добирались до какого-то военного аэропорта. Сели в два джипа, довольно старые, без кондиционеров, и ехали четыре часа. Дорога шла через пустыню, вдоль дороги росли финиковые пальмы.
Поздно вечером, было уже темно, прибыли в лагерь, им показали их домики. И оказалось, что она вдвоем с этой блондинкой. Познакомились: Елена. Девушек отвели на ужин, сказали, что им предстоит ранний подъем. Лена пыталась завязать с Гульсум беседу, но та извинилась, что не может говорить — так устала. Лена не возражала — она тоже держалась из последних сил. Девушки в тот вечер моментально уснули.
Закрыв глаза, Гульсум вспомнила Исмаила. Я отомщу за тебя, братишка, подумала она. Потом мысли стали мешаться, и Гульсум забылась сном.
5
Павел проводил брата и теперь возвращался из Жуковского на маршрутке — машиной в свои сорок лет он так и не обзавелся. Дима улетал на самолете МЧС с бригадой из Центра медицины катастроф. Летит работать в Чечню, а по его виду можно подумать, что отправляется отдыхать на Канары или Мальдивы — такой счастливый вид был у его брата, когда Павел провожал его.
Павел обратил внимание на серьезность, царившую в настроении бригады. В ней были симпатичные медсестры и еще трое врачей, но при всем подъеме настроения, который был у них, общались друг с другом очень сдержанно. Все молодые, один врач лет под сорок, кавказской внешности, но в основном все Диминого возраста, а Диме исполнилось двадцать семь. Но, несмотря на молодость, никакого сленга в речи, никакого флирта с медсестрами — все собранны и сосредоточенны. При этом лица у всех светились каким-то непонятным счастьем.
Об этом думал Павел, глядя в окно маршрутки на город Жуковский, и пытался понять, почему их медицинская среда существует как будто отдельно от остального мира и не подвержена его модным веяниям. Они все объединены одним важным общим делом, всех, кроме того, объединяет опасность, которой они там будут подвергаться, у всех смерть стоит за левым плечом. Романтика? В определенной степени — да. Возможность для многих разорвать серые будни, поиски острых ощущений. Но не только это. Ощущение причастности к благородному делу, каким является их профессия, как ни высоко это звучит, — вот что их делает такими красивыми и такими счастливыми.
Дима сказал, что будет подучать тройной оклад. Но этого тройного оклада, Павел прекрасно знал, не хватит, чтобы провести один вечер в таком клубе, как «Кошки», где зажигал ди-джеем их брат Саша. Дима, конечно, не думал ни о каком тройном окладе, когда дал согласие ехать работать в Чечню. Он гордился тем, что его выбрал сам Михайлов, врач, который стал героем его времени, детский хирург, который не боялся ничего, отправляясь в самые напряженные точки планеты и выполняя в экстремальных условиях самые тяжелые операции.
