Течение подхватило их льдину и медленно несло ее на север. Апулук выглянул из палатки, теперь припай[9] казался лишь узкой белой полоской.
Лейв выпил похлебку, сваренную Наруа. У него сильно болела ступня, но он не сказал об этом друзьям.
— Что теперь будет с собаками? — спросил он.
Апулук зашнуровал створки палатки.
— Когда они проголодаются, они перегрызут ремни и убегут домой, — успокоил он Лейва.
Наруа погасила несколько фитилей в лампе, чтобы поберечь ворвань.
— Тогда отец поймет, что случилась беда, и пойдет с охотниками нас искать, — сказала она.
— Но ведь это будет еще не скоро? — Лейв взглянул на нее. Она кивнула.
— Да, не скоро, — тихо сказала она. И прибавила с надеждой: — Но, может быть, нас еще до этого прибьет к берегу.
На льдине
Ступня у Лейва разболелась не на шутку. Наруа видела, что что-то не так, и решительно потребовала, чтобы он снял камик из заячьей шкуры и показал ей ногу. Ступня сильно распухла, и два пальца посинели.
— Герунек, — прошептала она брату, и Апулук с тревогой взглянул на Лейва.
— Что это? — Лейв никогда раньше не слышал этого слова.
— Ты отморозил пальцы, и теперь твоя нога гниет, — ответила Наруа.
— Что же делать?
Апулук встал на колени рядом с Лейвом и внимательно осмотрел его большой палец.
— Единственный способ — отрезать всю гниль. Тогда, может быть, нога заживет, — ответил он.
Лейв смотрел на потолок палатки.
— Возьми мой нож, он очень острый, — сказал он наконец.
Апулук вынул нож из ножен, сделанных в камике, вытер его шкуркой зайца и сел на колено Лейва.
— Держи его руки, — велел он Наруа.
— Это не обязательно, — сказал Лейв.
Наруа взяла его ладони и крепко сжала обеими руками.
Апулук сделал первый надрез по здоровому месту над посиневшими пальцами, и Лейва пронзила острая боль. Он застонал сквозь сжатые зубы и закрутил головой. Однако сидевший на его колене Апулук не дал ему пошевелить ногой. Наруа так крепко сжимала его руки, что у нее самой побелели суставы на пальцах.
Апулук сделал надрез до кости на поврежденных пальцах, потом с неприятным звуком отломил их один за другим. Лейв несколько раз вздрогнул и затих.
Наруа отпустила его руки, приложила к ранкам кусочки заячьей кожи, смоченные в моче, и крепко перевязала ногу Лейва длинной полоской кожи.
Через несколько мгновений Лейв очнулся и со стоном взглянул на Апулука.
— Это все? — спросил он.
— Да, я отрезал тебе два пальца, — ответил Апулук.
— Теперь я поправлюсь?
— По-моему, да. Остальная нога выглядит здоровой.
Наруа поднесла Лейву котелок с горячей похлебкой. Она улыбалась.
— Выпей это, — сказала она. — Похлебка сварена из твоего родича.
— Какого родича?
— Татеракен. Трехпалая чайка.
Семь ночей они провели на льдине, а потом, на их счастье, течение повернуло к берегу. Льдина близко подплыла к полуострову с невысокими, покрытыми снегом горами, и Апулук надеялся, что она упрется в берег, прежде чем течение повернет обратно в море.
Они быстро сложили палатку, связали спальные мешки и помогли Лейву добраться до того края льдины, который был ближе к суше. Наруа обернула ногу Лейва тюленьей шкурой, и хотя ему было очень больно, он смог стоять, опираясь на пятку.
Апулук не ошибся, край льдины медленно уткнулся в берег, и друзья смогли перебраться на землю. Почувствовав под ногами твердую почву, они испытали небывалую радость и решили разбить лагерь в ближайшей лощине.
Апулук шел впереди со спальными мешками и палаткой. Лейв опирался на плечо Наруа, свой спальный мешок он нес сам, а Наруа тащила кожаный мешок с кухонными принадлежностями.
Они нашли подходящее место и поставили палатку. Апулук занялся высеканием огня. Наруа протянула ему мешочек с дощечкой, палочкой и куском сухого мха. Вставив палочку в углубление, сделанное в дощечке, он стал вращать ее, в то же время надавливая на нее сверху. От быстрого вращения дощечка нагрелась, и появился столбик дыма. Наруа осторожно подвинула к дыму сухой мох, Апулук продолжал вращать палочку. Когда появился первый слабый язычок огня, Наруа наклонилась и стала дуть на него, огонек разгорелся. Вскоре уже весь мох горел небольшим чистым пламенем.
Апулук вспотел. Добывать огонь было непросто, и Лейв с восхищением смотрел на друга. Лишь когда огонь разгорелся, Апулук установил подставку из полярной березы, на которую Наруа могла повесить котелок. В тот вечер они ели подкаменщика, пойманного ею во время отлива. После сухого тюленьего мяса, которым они питались на льдине, свежая рыба показалась им очень вкусной.
— Странно, — сказал Лейв, когда они, сытые и согревшиеся, уже лежали в своих спальных мешках, — почему мы, исландцы, зовем вас скрелингами?
— А что значит скрелинги? — спросила Наруа.
— Это обидное слово, оно означает «слабые», «хилые», — объяснил Лейв и невольно улыбнулся при этой мысли. — Не знаю, почему они считают вас слабыми и глупыми, ведь когда доходит до дела, вы оказываетесь гораздо сообразительнее и ловчее нас. — Он высунулся из капюшона. — Будь я один, я бы уже погиб на той льдине, умер бы от загнившей ноги или замерз здесь на берегу. Ведь я не могу даже разжечь огонь.
— Мы уже очень давно живем здесь, потому, наверное, и научились лучше вас обходиться тем малым, что у нас есть, — скромно объяснил Апулук.
— Вы правда всегда жили в снегу и во льду? — спросил Лейв. — И у вас никогда не было бесснежных зим, какие бывают у нас в Исландии?
Наруа засмеялась:
— Зима без снега была бы ужасной. Как тогда ездить на собаках, из чего строить дома? Не понимаю, как люди могут жить в Исландии?
Лейв задумчиво покачал головой:
— Когда я вспоминаю, как мы жили дома, мне непонятно, как вы можете жить здесь. У вас нет домашних животных, кроме собак, нет ни коров, ни овец, ни лошадей. Не знаю, как бы мы могли без них обходиться. У вас есть только море и то, что оно вам дает.
