Этот дамский набор не пригодится. Возьми только чувства. Без них не обойтись. Чувства – самый прочный материал при строительстве воздушных замков.
Когда невесомые воздушные замки рушатся, осколки чувств ранят больнее всего. Под этим камнепадом лучше не стоять. Дальновидные герои не заходят в такие замки вовсе. Умные герои седлают коней и оказываются по ту сторону крепостного рва, лишь заметив ползущую по стене трещинку, когда цитадель еще цела. Влюбленные герои кружатся в вальсе под высокими сводами до тех пор, пока не рухнет потолок придуманного замка, не разверзнется пол под ногами и не устремятся они в пропасть. Впрочем, и падая, можно кружиться в вальсе и не замечать полета вниз. Влюбленные вообще мало что замечают.
Ия кружилась, но не в вальсе с прекрасным кавалером. Кружилась по-тарантиновски, не обходя острые углы, а ударяясь об них с размаху или случайно и счастливо минуя на расстоянии пары сантиметров. Зажмуриваясь от щекочущего нутро полета души вниз, в пятки, будто танцуешь на краю крыши. Она сотрясалась в знаменитом танце Умы Турман с Джоном Траволтой.
«Криминальное чтиво» она смотрела много раз. Для того, чтобы наконец-то досмотреть до конца, но ни разу не досмотрела. Турман извивалась, приседал Траволта. Она тоже чувствовала себя частью чего-то запретного, почти криминального, когда нажимала кнопку «off» на пульте, а Папочка одним точным толчком сталкивал с кровати таксу Норму.
Собака вздыхала почти по-человечески, ведь и ей никак не удавалось досмотреть «Криминальное чтиво». Нехотя, бочком, ковыляла в кресло, медленно покачивая задом и громко цопая когтями по полу. Опять вздыхала, крутилась волчком, укладывала нос-футляр на короткие передние лапы и долго, не мигая, смотрела на Ию.
Может быть, собака думала, что отношения мужчины и женщины заканчиваются смешными прыжками под какофонию звуков, а то, что она видит перед глазами, – норма.
– Норма, Норма, – звал Папочка собаку, когда кровать освобождалась. – Как далеки мы от тебя, норма.
Звал или звала, он или она – вот в чем вопрос. Если имя твое Иэн Бэнкс, а критики величают «Тарантино от литературы», можно не мучиться этим вопросом. Осиная фабрика все расставит по своим местам. Но если ты не легендарный шотландец, твоя затея – бэнкс! – рвется, как натянутая тетива, – бэнкс, бэнкс и еще раз бэнкс по носу.
Он – ложь и раздражает, но и она – не она. Женщина, похожая на мальчика. Папочка.
* * *
Люди часто играют в игры. Чаще, чем подозревают об этом. Иногда всю жизнь превращают в игру. Да и – «Что наша жизнь? Игра!». Выбираешь роль, следуешь, вживаешься…
Папочка играл своей жизнью, вертел в руках, как жонглер, подкидывал и ловил. Это была роль – Он.
Ия приняла условия игры, они не ломали ее устоев. Ей нравились женщины, хотя на самом деле нравились ей эксперименты.
Она поигрывала, раскидывала картишки, выпадала мелочь, такие же любительницы экспериментов. С ними можно было болтаться по кафешкам и раз в неделю, по воскресеньям, ходить в темный клуб «Карниз», где собирались те, кто не хотел соответствовать местоимению «она» или стремился опробовать на себе вариативность нормы. Можно было даже лечь с одной из них в постель и попытаться что-то изобразить, думая при этом: «Правильно ли я ее трогаю? Так ли делают это настоящие лесбиянки?» Соседка по постели наверняка думала так же, и дальше обжиманий, стыдливых от боязни обнаружить некомпетентность, дело не шло.
Всех их объединяло слово «тема», как ходящих в один класс объединяют буквы А, Б или В. Они были «в теме», даже если ничего в ней не смыслили.
Ходили слухи, что обычай использовать слово «тема» для обозначения приверженцев однополой любви зародился в Питере, на Петроградке, которая представлялась Ие меккой всего запретного, а потому манящего. На Петроградке жил Папочка.
«Нелюбовь, нелюбовь» – надрывалась модная Ева Польна. Эту песню особенно любили ставить в «Карнизе». На входе стояли охранницы и блюли фейс-контроль. Выпускницы спортивного вуза, они сурово взирали на вплывающих в зал девиц снизу вверх. Невысокие, накачанные и насупленные.
Шанс встретить в зале мужчину был равен шансу повстречать лохнесское чудовище или снежного человека, отправившись на их поиски с аппаратурой и многочисленной группой сочувствующих.
Нелюбовь была главным чувством, которое испытывали друг к другу посетительницы клуба, старательно изображая любовь. В медленном танце в центре зала кружили пары. Девочки-пареньки Активы крепко держали за талии, а кто посмелее, и за задницы женственных Пассивов. Последних еще называли Фам, на французский манер, а на русский – Клавами.
Если с пассивами все было понятно: клава она и в Африке фам, то среди активов еще выделялись бучи – совсем уж мужеподобные женщины с крепкими затылками, квадратными челюстями и заквадраченными носами на мужских ботинках. «Буч – это актив в квадрате», – определила для себя Ия.
Хороший мужчина всегда в цене, это знает каждая женщина, даже нетрадиционная. За активами велась настоящая охота, со страстями, слезами и кознями. Даже неповоротливые и задумчивые, как телята, бучи оказывались в эпицентре пристального женского внимания.
Девочки-пареньки понимали свою ценность и умело играли сердцами преданных поклонниц-фамов, обнажая тщательно скрываемую от самих себя бабскую сущность.
– Курочкина, Курочкина, как я ее люблю! – заходилась в слезах знакомая Ие маленькая, невзрачная социологиня-первокурсница Петрова, прижимая к пушистому полосатому шарфу добытый какими-то нечестными путями портрет своего кумира. На черно-белой фотографии дымил сигаретой коротко стриженый пацаненок в узком фраерском пиджачке.
– Надо тебе у Мухи спросить, может, познакомит, – утешала Петрову Ия.
Шанс пойти в «Карниз» и не встретить там Муху был равен шансу прийти в цирк и не увидеть под его куполом акробата. Заболел? Настоящему фанату все нипочем. Пять таблеток шипучего аспирина и – в бой.
Муха не была активом и пассивом тоже не была. Она была Мухой.
В подражание любимой Алле Борисовне она носила короткие черные развевающиеся балахоны. Не лишенные, впрочем, элегантности и даже некоторой таинственности.
– Что это ваше бац-бац, тынц-тынц, нелюбооооовь, – наставляла она пацанку за музыкальным пультом, одной рукой ероша короткий ежик диджейских волос, а другой крепко, по-боцмански, держась за спинку стула. В «Карнизе» ее всегда штормило. – Что это за музыка?
– Просят, – застенчиво лепетала пацанка и во все глаза глядела на Муху, как ученица консерватории на маэстро. – А что надо ставить?
– Алла Борисовна, вот человек! – Муха тяжело плюхалась на стул, долго рылась в карманах артистического балахона в поисках сигарет и выпускала колечко дыма в лицо пацанке. – Три счастливых дня было у меня, вот что я тебе скажу, девочка!
Клуб «Карниз» Муха считала своим вторым домом, всем он был хорош, кругом одни девочки и никаких тебе приставучих мужчин с их сальными взглядами и широко расставленными ногами: развалятся так, словно яйца им мешают, того и гляди на шпагат сядут. Но достоинства суть продолжение недостатков. Недостаток в «Карнизе» все же был, и немалый, – мужиков-то не было! Дойные коровы паслись в других местах и доили их другие femme fatale.
