Самым колоритным местом в квартире оказалась уборная. Ее дверь была единственной посреди глухой сплошной стены, а внутри высился, взбирался к потолку диковинный южный город. Крепостной вал, резные башни, оазисы зелени среди средневековых камней на приклеенной к стенам уборной дерюжке – откуда взялись они в доме – ровеснике революции?
И на этот вопрос Ия помнила ответ: после войны жил в одной из комнат художник-казах, и так он любил квартиру, своих соседей и весь мир, что увековечил свои чувства к ним в уборной. Остальные жильцы не разделяли его любви ни по одному из пунктов и на стенах квартиры малевать запретили.
Художник не то умер здесь же, не то сгинул и растворился в серых городских сумерках. Судьба его неизвестна, но остался город, может быть, его родной, подаренный на добрую память всем будущим посетителям уборной.
Картинная-уборная понравилась Ие, как и заклеенный обоями кривой выступ в углу комнаты, некогда бывший камином.
В коридоре напротив входных дверей к потолку был приделан железный крюк. Странное чувство юмора было у прежних жильцов квартиры.
«Это чтобы вешаться было удобно, когда уж совсем невмоготу, – подмигнул ей Папочка, придумывая назначение этой бесполезной в коммунальном хозяйстве вещи. – Представляешь, заходишь в квартиру, и сразу ноги перед тобой висят. Как в фильме «Десять негритят». Уууу!»
Раздался звонок. Ааа, подпрыгнула Ия.
– Как вы там?
– Я твоего мальчика склеила, – гордо сообщила она Папочке. – Теперь как новенький.
– Что? И его порвали? Вот сссуки. Значит, ты и его нашла…
– Зачем искать? Он же на полу валялся!
– Так ты в шкаф не лазила? Похоже, ты другого мальчика нашла, – смущенно ответил Папочка. – Но все равно, спасибо.
Положив трубку, Ия первым делом полезла в платяной шкаф. Пошарила по одной полке, второй, третьей – в руку ей уперлось дуло. Провела ладонью дальше – ребристое такое дуло, похоже, резиновое.
Она потянула и извлекла из вороха белья, полотенец, носовых платков внушительных размеров искусственный член. Понимающе улыбнулась, беспокойство за мальчика стало понятно.
Ночью Ия не могла заснуть, ловила ухом шорохи и массировала пятки о теплую спину собаки. Такса свернулась в клубок под одеялом на краю кровати и лежала, не шелохнувшись, уверенная, что это ей чешут спину, а не об нее ноги.
Время от времени Ия подходила к входной двери, чтобы проверить, на месте ли цепочка. Когда она вставала с кровати, такса поднимала голову, а затем опять клала ее на передние лапы и шумно вздыхала.
– Спасибо за мальчика! – услышала Ия сквозь утренний сон. Услышала, проснулась и улыбнулась одновременно.
Когда Ия думала о Папочке, она ощущала, как откликается на мимолетное предчувствие опасности ее тело. Но опасность была далеко, как в ясный январский день далек день весенний. В морозном воздухе вдруг появляются прозрачность и особая, тонкая щемящая нотка обещания счастья, какая бывает только ранней весной.
Теперь она глядела опасности в глаза, и имя ей было – Папочка. С кровати соскочила собака, откинув одеяло с ног Ии. У ног склеенного фарфорового мальчика лежал солнечный луч. У ее ног на краю кровати сидела похожая на мальчика женщина. Высокая, коротко стриженая, опасная. Не совсем она и не вполне он. Женщина, которой стоило бы родиться мужчиной, чтобы показать мужчинам, как надо любить женщин.
* * *
Для Ии все началось лет в четырнадцать, еще в Лиепае, когда она как-то по-иному взглянула на свою одноклассницу. У той была худая, незащищенная, по-мальчишески подбритая шея. «Зимняя вишня». Увидев эту шею, можно было сразу умереть, и это было бы правильно. За такие шеи только и стоит умирать. Тонкая загорелая кожа, короткие волосы, аккуратные ушки с маленькими мочками, почти прозрачные на свет, и – самое беспощадное – воротник белой рубашки, из которого и вырастала эта шея. Сами по себе эти воротник и шея ничто, но вместе – тонкая шея в широком вороте – нечто.
Она не знала всей ценности своей шеи и прятала ее в широкий шерстяной шарф, потому что ее и без того низкий голос часто становился хриплым из-за простуды. В ней не было кокетства, и белая рубашка с отлогим воротничком дополнялась темными юбками из плотной ткани ниже колена. А внизу немыслимые сапоги – «дутики», без каблука.
С тех пор как она с каким-то незнакомым острым чувством жалости смотрела на этот нелепый наряд, блуждая ничего не видящим взглядом по школьной тетради с описанием портрета Печорина, Ия не встречала ничего более асексуального и манящего одновременно.
– Неужели тебе не нравятся мальчики? – спрашивала она сама себя, потому что, конечно, это был самый сокровенный вопрос, какой только можно было задать себе в четырнадцать лет.
Да почему же, вроде нравятся. Очень даже волнительно, когда на тебя обращает внимание мальчик, сует в руки записочку, в которой сообщает, что хотел бы быть твоим другом, а потому ждет завтра в 15.00 на скамейке у гаража. Но мальчики и записочки не шли ни в какое сравнение с той тайной мучительной страстью, которая перехватывала дыхание при виде тонкой смуглой шеи в белом воротничке.
Со временем она научилась жить с этой страстью в ладу, надежно упрятав ее в какой-то самый отдаленный уголок своего «я» – такой дальний и такой узкий, что пришлось ее туда запихать, затолкать, втиснуть.
Страсть тоже научилась жить с ней в ладу, освоилась в своем чуланчике на задворках сознания. Обустроилась, заматерела и оттуда руководила поведением, впрочем, не зарываясь, осторожничая, держа себя в рамках приличий. Ее оскорбляли Рогатый и его последователи, но она мирилась с ними, потому что знала свою тайную силу, и терпеливо ожидала своего часа.
В голове неслись мысли, наскакивая одна на другую. Рваные, неровные, словно порезанные тонкими парикмахерскими ножницами для филирования челки. Отфилированные мысли.
Папочка смотрел, смотрела… – да какая, к черту, разница. Главное, не отрываясь, – на ее ноги.
Вот сейчас это и будет? Вот именно сейчас… В первый раз. В фильмах для взрослых свечи всегда в такие минуты горят. Много больших белых свечей. А тут собака по щербатому полу когтями цоп-цоп-цоп.
– Девочка моя, ты всегда так долго в постели валяешься? Завтрак на столе!
Ия соскользнула с кровати и пошла на кухню, выгибаясь и потягиваясь, как кошка. В коридоре они с Нормой соревновались, кто быстрее. Ия использовала запрещенный в гонках прием – прижимала бокастую таксу к стене – и потому достигла кухни первой, радуясь, что арбитру Норма не пожалуется.
На столе стояли горячие бутерброды: колбаса – сыр – помидор – лист салата. Если вас еще не поимели, а завтрак уже на столе – либо вы у мамы, либо в гостинице, либо… у женщины.
Жизнь с женщинами имеет свои преимущества. Например, ты можешь выкинуть кулинарную книгу, а также иголку с нитками и пяльца. Не расстраиваться, если забыла зачеркнуть в календарике дни последних месячных. Все равно ничего не произойдет, какой бы бурной ни была твоя монополовая жизнь. Так что календарик тоже можно выкинуть.
