– Проснись! – прошептала она, изо всех сил тряся дочь за плечо.
– Что случилось? – воскликнула перепуганная девочка. – За нами приехали? Нас арестуют?
– Нет, к нам пришел товарищ Сталин.
– Я не хочу с ним разговаривать. – Майя надулась. После ареста родителей она относилась к вождю со вполне объяснимой ненавистью.
– Ты должна выйти, – настаивала Софья. – Это великий человек, историческая личность.
В конце концов Майе Кавтарадзе пришлось одеться и податься на кухню. Увидев ее, Сталин сразу заулыбался.
– Это, значит, и есть пионерка Майя Кавтарадзе, – сказал вождь. – Сядь ко мне на колено. – После того как девочка устроилась у него на колене, он спросил хозяина: – Ты балуешь ее?
Отношение Майи к Сталину коренным образом изменилось. Она была в восторге.
«Он был такой мягкий, такой добрый, – вспоминала она почти семьдесят лет спустя. – Поцеловал меня в щеку, и я заглянула в его сверкающие глаза. Они у него были цвета меда. Я была очарована им и одновременно сильно испугалась».
– Нам нечем вас угостить! – в ужасе воскликнула пионерка Майя.
– Не беспокойтесь, – сказал Лаврентий Берия. Через десять минут из расположенного неподалеку знаменитого ресторана «Арагви» привезли грузинскую еду.
Сталин пристально посмотрел на Софью Кавтарадзе, княжну, родившуюся при императорском дворе. Он обратил внимание на то, что у нее седые волосы.
– Мы слишком сурово пытали тебя, – с сожалением произнес вождь.
– Кто старое помянет, тому глаз вон, – отшутилась Софья.
Вождь спросил Берию о брате Кавтарадзе, которого тоже арестовали. Увы, он умер по дороге в Магадан, как многие тысячи других несчастных жертв сталинских репрессий.
Серго Кавтарадзе запел грустную грузинскую песню, но сильно при этом фальшивил.
– Не надо, Того, – попросил Сталин.
Он называл Серго, у которого были немного раскосые глаза, именем известного японского генерала. Потом вождь запел сам.
Майя была потрясена. У этого маленького рябого мужчины оказался такой замечательный завораживающий голос.
– Я хочу осмотреть вашу квартиру! – неожиданно заявил высокий гость.
После экскурсии по квартире пир продолжился. Гуляли они до десяти утра. Майя в тот день была счастлива вдвойне. Она не только посидела на колене у великого Сталина, но и пропустила занятия в школе.
Сталин назначил Кавтарадзе директором крупного книжного издательства. С издательским делом был связан и еще один заключенный, знаменитый грузинский философ Шалва Нутсибидзе. В молодости Нутсибидзе однажды встретился со Сталиным.
Сидя в тюрьме, Шалва начал переводить на русский язык эпическую поэму Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Каждый вечер у Нутсибидзе забирали то, что он успел перевести за день, и на следующее утро возвращали с красными пометками и исправлениями.
Дело Нутсибизде вел сам Богдан Кобулов. В результате знакомства с ним философ лишился ногтей на нескольких пальцах.
Неожиданно допросы и пытки прекратились. Огромный, пышущий злобой и ненавистью Кобулов стал сама любезность. От него Шалва узнал, что Сталин несколько дней назад неожиданно заговорил с Берией о птицах.
– Ты когда-нибудь слышал, чтобы дрозд пел в клетке? – спросил генсек. После того как чекист отрицательно покачал головой, нравоучительно добавил: – С поэтами то же самое. Поэт не может петь в клетке. Если мы хотим получить прекрасный перевод Руставели, нужно освободить дрозда.
Так Шалва Нутсибидзе вышел на свободу. 20 октября 1940 года Серго Кавтарадзе заехал за ним, и оба отправились на лимузине в Маленький угол. Они радостно сообщили Александру Поскребышеву о том, что перевод поэмы Руставели закончен. Когда их ввели в кабинет, Сталин встретил гостей улыбкой.
– Вы и есть профессор Нутсибидзе? – спросил он. – Наверное, вы немного на нас обижены, но давайте не ворошить прошлое. – Извинившись в свойственном для него стиле, генсек принялся восторгаться блестящим переводом Руставели. Усадив гостей, Сталин вручил пораженному профессору переплетенный в дорогую кожу черновик перевода. – Я перевел одну песнь. Хочу узнать ваше мнение. – Сталин прочитал свой перевод и сказал: – Если он вам действительно нравится, хочу вам его подарить. Используйте его в своем переводе, но не упоминайте, пожалуйста, моего имени. Мне доставило большое удовольствие быть вашим редактором.
Затем Сталин пригласил Кавтарадзе и Нутсибидзе на ужин. За столом они вспоминали Грузию, старые дни. После множества тостов Нутсибидзе неожиданно заговорил о политическом митинге, на котором он впервые встретился со Сталиным. Вождь пришел в восторг. Оказалось, что философ до сих пор помнит наизусть то его выступление.
– Большой талант часто шагает нога в ногу с хорошей памятью! – С этими словами генсек обошел стол и поцеловал Нутсибидзе в лоб.
* * *
Серго Кавтарадзе и Шалве Нутсибидзе повезло вдвойне. После подписания пакта Молотова – Риббентропа Сталин приказал закрыть все дела, оставшиеся от Ежова, а также ликвидировать их организатора. Ежевика признался, что работал на британскую, японскую и польскую разведки. Он также потянул за собой немало литераторов, любовников жены. Евгении уже не один год не было в живых, но следы ее поцелуев по-прежнему вели избранников Ежовой в тюрьму и на расстрел. Михаила Шолохова спас сам вождь. За Исаака Бабеля заступиться было некому. Его арестовали. «Пожалуйста, вырасти нашу дочь счастливым человеком», – попросил Бабель на прощание жену.
Подчищая остатки Большого террора, 16 января 1940 года Сталин подписал 346 смертных приговоров. В списке были как жертвы чекистов, так и палачи. Среди приговоренных к расстрелу немало известных личностей, в том числе Бабель, Мейерхольд и еще один любовник Евгении Ежовой, журналист Кольцов (с которого Хемингуэй писал Карпова в романе «По ком звонит колокол?»). Последние дни доживали Ежов и связанные с ним люди. Смерть ждала его невинных брата и племянников, любовницу Гликину и бывшего члена политбюро Эйхе. К Ежову методов физического воздействия не применяли, а вот большинство арестованных подвергались страшным пыткам. Берия и Кобулов с большим удовольствием избивали их в Сухановской тюрьме. Судьба распорядилась так, что в бывшем монастыре Святой Екатерины теперь разместилось одно из самых страшных пенитенциарных учреждений необъятной страны.
«Следователи начали применять ко мне методы физического воздействия, а ведь мне шестьдесят пять лет, и я болен, – писал Мейерхольд Молотову. – Меня заставляли лечь лицом вниз, после чего били по пяткам и спине резиновым ремнем. Потом посадили на стул и опять начали бить по ногам. Когда на местах ударов появились кровавые следы, они опять начали по ним бить. Боль была такой сильной, будто мне на ноги лили кипяток… Я кричал и плакал от боли. Они били меня по спине… по лицу, бросались на меня всем своим весом… От невыразимой физической и эмоциональной боли из моих глаз без конца текли потоки слез…»
