Большая игра. Гитлер и Сталин 1939–1941
Перекройка карты Европы. Молотов, Риббентроп и еврейский вопрос по-сталински
В ночь на 3 мая 1939 года сотрудники НКВД окружили здание комиссариата иностранных дел. С этого дня начинается отсчет времени, оставшегося до начала войны.
В комиссариат приехали Вячеслав Молотов, Лаврентий Берия и Георгий Маленков. Столь представительная делегация должна была сообщить Максиму Литвинову, этому неугомонному стороннику мира в Европе при помощи системы коллективной безопасности и любителю красивой жизни, малоприятное известие: партия, то есть Сталин, сняла его с поста наркоминдела. Для Литвинова увольнение не стало неожиданностью.
Новым комиссаром иностранных дел стал Молотов, уже возглавлявший правительство. После Большого террора Иосиф Виссарионович окончательно стал параноиком и одновременно обрел абсолютную уверенность в себе. Эта опасная комбинация еще сильнее лишала его способности трезво анализировать взрывоопасную обстановку, сложившуюся в Европе к концу тридцатых годов. Анастас Микоян обратил внимание на то, что Сталин в 1939 году превратился в другого человека. Сейчас генсек подозревал всех. Вождь все чаще говорил о себе во множественном числе. «По-моему, он начал потихоньку сходить с ума», – заметил Микоян. Каганович рассказывал, что в это время Сталин очень редко проводил заседания политбюро. В них не было необходимости, потому что большинство вопросов решались в неформальной обстановке.
Литвинов считал, что Сталин не знает Запада. «Если бы нашими противниками были какие-нибудь шахи и шейхи, он бы их перехитрил», – говорил бывший наркоминдел. Ненамного превосходили Иосифа Виссарионовича в дипломатических способностях и двое его главных советников по внешней политике, Молотов и Жданов. Конечно, Сталин постоянно учился, в том числе и дипломатии. Он читал исторические книги и мемуары великих людей. Сталин свободно цитировал Талейрана. Особенно ему нравились воспоминания Бисмарка. Но вождь не понимал, что железный канцлер был традиционным государственным деятелем по сравнению с Гитлером.
Отсутствие опыта большевики препятствием не считали. Вячеслав Михайлович Молотов всегда говорил, что партийная деятельность является лучшей подготовкой к дипломатической работе. Он считал себя больше политиком, чем послом, но тем не менее гордился своей карьерой дипломата. «Все было в наших со Сталиным руках», – любил говорить Молотов. Он двигался медленно, но верно, как танк. Молотов испытывал сильное напряжение, обсуждая идеи во внешней политике со Сталиным и одновременно устраивая своим подчиненным яростные разносы. Из его писем жене Полине мы видим, какой это был тщеславный и хвастливый человек. «Мы живем в постоянном напряжении, стараемся не упустить ни единой мелочи. Я очень скучаю по тебе и дочери, хочу обнять тебя, прижать к груди и насладиться твоими красотой и очарованием». Молотов сообщал супруге, что начал читать серьезные книги – но не о Талейране, а о Гитлере. Кроме кипящей страсти к Полине, самым удивительным в этих письмах был бьющий через край восторг по отношению к новой работе и славе. «Могу без хвастовства тебе сказать, что наши противники знают, с кем имеют дело», – писал Молотов.
Сталин и Молотов быстро сообразили, что международная политика становится все более гибкой и хитрой. Они прекрасно освоили старую игру «добрый мент и плохой мент». Сталин всегда предлагал радикальные и грубые решения, Молотов выступал за всесторонний анализ возможностей и гибкость.
Европа в начале 1939-го, по словам Сталина, напоминала покер, в котором участвовали три игрока. Каждый из них надеялся стравить двух других, а сам намеревался остаться в стороне и воспользоваться плодами победы. Этими тремя игроками были Адольф Гитлер с нацистской Германией, Невилль Чемберлен с капиталистической Великобританией в союзе с французом Даладье и, конечно, Сталин. Хотя грузина и восхищала удивительная жестокость австрийца, он отлично понимал опасность восстановления военной немецкой машины и враждебность фашизма по отношению к большевизму.
Сталин считал западные демократии не менее опасными, чем фашистскую Германию. Как политик он вырос во время иностранной интервенции в годы Гражданской войны. Наверное, поэтому у Сталина долго оставалось инстинктивное ощущение, что он мог бы договориться с Гитлером. Как только австрийский капрал пришел к власти, генсек начал осторожно зондировать почву для сближения. Главным советником по отношениям с Германией в начале тридцатых годов был небезызвестный Карл Радек. Предложения немцам передавались через личных эмиссаров вождя, Авеля Енукидзе и Давида Канделаки. Вопрос сближения с Германией требовал большой осторожности. Дело в том, что одновременно с заигрыванием с Берлином Сталин расстреливал тысячи немецких «агентов». Советская Россия была охвачена пруссофобией и готовилась к войне с Германией. Первые попытки сближения закончились неудачно – оба эмиссара были расстреляны.
Гитлер держал Сталина на расстоянии. Мюнхенское соглашение убедило советского лидера в том, что Запад не намерен останавливать нацистского лидера. По крайней мере, о серьезной борьбе с фашистской Германией речь тогда не шла. Иосиф Виссарионович был уверен, что Британия и Франция хотят натравить Гитлера на Советскую Россию. Мюнхенские договоренности означали крах «системы коллективной безопасности» Литвинова. Вождь предупредил западные правительства, что не будет «таскать для них каштаны из огня». Фактически речь шла о разделении мира на сферы влияния. Это был завуалированный сигнал Берлину из Москвы. Сталин как бы говорил, что с Гитлером могут иметь дело, если он, в свою очередь, согласится иметь дело с русскими. Немецкий канцлер, конечно, обратил внимание на изменение позиции СССР.
На пленуме ЦК Иосиф Сталин подверг суровой критике работу Литвинова на посту наркоминдела.
– Означает ли это, что вы считаете меня врагом народа? – бесстрашно спросил Максим Максимович.
Сталин замешкался и стремительно вышел из зала, бросив напоследок:
– Нет, мы не считаем „папашу“ врагом. „Папаша“ Литвинов – честный революционер.
Молотов и Берия запугивали дипломатов на Смоленской площади. Многие из них были старыми большевиками, евреями, и в отличие от Москвы чувствовали себя как дома в столицах европейских государств.
– Назаров, – обратился к одной из своих жертв Берия, – почему арестовали вашего отца?
– Лаврентий Павлович, вам это, несомненно, лучше знать, чем мне.
– Мы с вами поговорим об этом позже. – Чекист довольно рассмеялся.
Комиссариат иностранных дел располагался рядом с Лубянкой. Поэтому два наркомата часто называли «соседями». Чисткой ненадежных дипломатов руководил сорокаоднолетний Владимир Деканозов, заместитель Молотова и еще один проницательный помощник Берии с Кавказа. Этот был обрусевший рыжеволосый грузин невысокого роста. Он любил молоденьких девушек, английское кино и, наверное, в связи с последним пристрастием назвал сына Реджинальдом. Деканозов учился на врача, но диплом так и не получил. С Берией он познакомился в начале двадцатых. Они вместе пришли в ЧК. Вячеслав Молотов шутил, что Деканозов на самом деле был армянином, но притворялся грузином, чтобы сделать приятное Сталину. Вождь прозвал его «медлительным картвелом» – по названию области Картли в Грузии, где Деканозов родился. Сталин часто насмехался над его уродством. Когда в комнату входил Деканозов, генсек восклицал под хохот гостей: «Какой красавец! Вы только посмотрите! Ничего подобного я еще не видел».
