Шопенгауэр разделяет эту точку зрения, хотя и привносит в нее свойственные ему остроумие и мизантропию. Для него человечество – это скопище «хищных зверей». Государство выполняет роль «намордника» по отношению к этим хищникам, превращая их в «безвредных травоядных животных». Человечество не выбирает между добром и злом – вместо этого, как мы уже видели, людьми движет злая вселенская воля. Эти существа не имеют представления об истинной справедливости, им доступна лишь простейшая, негативная версия этого идеала. Когда кто-то покушается на их волю, люди испытывают боль и возмущение, которые воспринимают как несправедливость. И вместе с тем эти низкие создания всегда ищут способы ущемить других, навязав им свою волю, чем будят в других новое чувство несправедливости. Именно поэтому основополагающая цель государства и состоит в предотвращении и недопущении подобного. Гражданин обязан любой ценой воздерживаться от навязывания другим своей воли, ибо последнее вредно для общества.
Просвещенные мыслители от Канта до романтиков высказывали более либеральные взгляды на государство. По их мнению, государство обязано улучшать мораль своих граждан, воспитывать в них человеческие качества. Иными словами, государство должно быть движущей силой добра, привносить смысл в жизнь людей. В нем не следует видеть «неизбежное зло», призванное пресекать низменные поползновения двуногих существ. Шопенгауэр прозорливо видел практический результат этого «человеколюбивого» государства. Призывы стать лучшими гражданами неизбежно приведут к насаждению коллективной воли или культивированию одинакового поведения, которое в глазах государства было шагом к улучшению нравов, что, в свою очередь, не оставляет места для индивидуальности, для того, чтобы каждый гражданин развивался на свой лад.
Романтическое и просвещенное восприятие государства на первый взгляд импонирует куда больше мрачного пессимизма Шопенгауэра, но на практике такое «улучшение» граждан государством может приводить к худшим крайностям. Шопенгауэр не питал симпатий ни к крайне левым революционерам, ни к авторитарному правому крылу прусского государства (столь обожаемого Гегелем). И те и другие пытались навязать людям свою версию «улучшения»: одни – прогрессивный эгалитаризм, другие – консервативный авторитаризм. Представление государства о ценностях необходимо либо создать заново, либо сохранить, однако в обоих случаях оно будет навязано за счет иной, альтернативной системы ценностей. Шопенгауэр оказался прав в своей оценке практического исхода в обоих, казалось бы, противоположных случаях. В ХХ в. самые страшные примеры такого навязанного массам «улучшения» явили собой коммунизм и фашизм.
Хотя сам философ вел спокойную, размеренную жизнь и не нуждался в средствах, он тоже испытал на себе превратности политики. Он был искренне напуган событиями 1848 г., когда по всей Европе одно за другим вспыхивали народные восстания. Волнения в Германии не только нарушали его размеренный образ жизни, но и грозили источнику его доходов. Боже, куда катится этот мир? На счастье Шопенгауэра, волнения во Франкфурте были подавлены довольно быстро и философствующий рантье мог снова спокойно бродить по улицам города в сопровождении своего верного пуделя. Мятежные граждане со всей очевидностью продемонстрировали, что он не ошибся в оценке их характера. Таким существам положен намордник, а отнюдь не увещевания. Подумать только – осыпать оскорблениями законопослушного философа, сопровождаемого во время прогулок Душой Мира! Другие унижения пережить было гораздо труднее. Глубокая обида по поводу отсутствия признания и славы по-прежнему давала о себе знать, хотя сам Шопенгауэр всячески пытался это скрывать. Ожидание славы растянулось на долгие годы, и, несмотря на язвительные реплики, которые философ отпускал на публике, в душе он уже был готов примириться с тем, что его жизнь есть не что иное, как затянувшийся провал.
В возрасте шестидесяти трех лет Шопенгауэр решил выпустить в свет свои эссе и максимы, однако не нашел издателя, который бы заинтересовался их публикацией. В конце концов ему удалось уговорить одного мелкого берлинского книготорговца напечатать их небольшим тиражом, причем за счет самого автора. Этот труд он озаглавил Parerga und Paralipomena, что можно примерно перевести как «Дополнения и ранее не опубликованные сочинения». Книга эта представляет собой серию остроумных высказываний по самому широкому кругу тем. Эти эссе и афоризмы и сегодня, спустя более чем столетие, не утратили свежести и остроты. Позиция Шопенгауэра подчас агрессивно консервативна, однако в ней чувствуется струя анархизма и остроумный эгоизм. Его взгляды на женщин – как этого и следовало ожидать – отличаются крайним презрением. Вот типичный пример его высказываний: «Низкорослый, узкоплечий, широкобедрый пол мог назвать прекрасным только отуманенный половым побуждением рассудок мужчины». (Эти слова отнюдь не делают чести их автору, зато наглядно свидетельствуют о состоянии ума Шопенгауэра и его взглядах на окружавших его женщин.) Вместе с тем у него можно найти немало оригинальных высказываний по поводу таких вещей, как моногамия, самоубийство, участие Церкви в работорговле, этика, независимое мышление и привидения. Parerga und Paralipomena, пожалуй, самое читабельное из всех философских произведений начиная с Платона, и, несмотря на свою ярко выраженную гротескность, оно и по сей день созвучно современным проблемам. Вместе с тем, хотя книга и отражает философскую позицию автора, ее вряд ли можно назвать философской в полном смысле этого слова. Большей частью она остается примером этакой философской клоунады – пусть даже не в той мере, в какой это относится к проектам Лейбница о соединении всех рек Ганновера, предложениям Беркли по поводу дегтярной воды или размышлениям Витгенштейна о культуре. Иными словами, пусть ненамеренного, но тем не менее фарса.
В апреле 1853 г. Parerga und Paralipomena удостоились положительного отзыва в лондонской газете Westminster Review, редактором которой была Джордж Эллиот (по всей видимости, она не уделяла особого внимания книгам, которые рассылала для рецензирования). В те дни немецкие интеллектуалы питали здоровое, хотя и чрезмерное уважение к британской научной мысли. Внезапно все немецкие интеллектуальные издания заметили труд Шопенгауэра, и к нему на склоне лет в одночасье пришла слава.
Последним, кто возрадовался такому сказочному окончанию истории его жизни, был сам Шопенгауэр. Неожиданно свалившаяся слава ничуть не изменила его образа жизни, а сам он остался таким же язвительным, каким был всегда. Конечно, в душе он был бесконечно рад успеху и даже просил немногочисленных знакомых искать благосклонные упоминания своего имени в газетах, чтобы потом иметь возможность перечитывать их за завтраком. Юные поклонники философского гения слетались в «Английский двор» и даже подкупали официантов, чтобы попасть за тот самый круглый стол, где их энтузиазм подвергался проверке со стороны язвительного ума предмета их поклонения. Из кафе эти юные поклонники уходили с душевными ранами и полные восторга, убежденные в том, что им нанес оскорбление самый острый ум Европы.
В возрасте шестидесяти пяти лет, после тридцати пяти лет ожиданий, «Нил наконец достиг Каира», как выразился сам Шопенгауэр. Он любил славу, поскольку считал ее заслуженной, однако купался в ее лучах лишь семь лет – философ скончался 21 сентября 1860 г.
