Я поступила так впервые в жизни. Всегда считала, что это бессмысленное женское поведение — признание того, что тебе не хватает мозгов, чтобы нанести более изощренный удар. И почти сразу же я пожалела о том, что сделала (и естественно, позже у меня тоже появилась причина раскаиваться). Энджел медленно убрал с меня руку и поднес ее к щеке. Огромная слеза появилась в уголке его глаза и скатилась вниз, столкнулась с крупными пальцами, просочилась через них и исчезла. По- прежнему не говоря ни слов а, Энджел повернулся и ушел.
Парни не понимают, как это тяжело — разбить кому-то сердце. Они считают, что мы с легкостью, кивком или поворотом головы, раздаем счастье или страдание тем, кто увивается вокруг нас, делая себя мишенью для унижений. Но ведь нужно быть законченной стервой, чтобы получать удовольствие, отшивая какого-то несчастного юнца. В действительности есть нечто похуже необходимости отвергнуть парня. Это — отсутствие того, кого можно отвергнуть.
Как бы там ни было, через несколько минут я отправилась к Энджелу — извиняться. Он мне нравился, и мне не хотелось, чтобы между нами оставалась какая- то неловкость. Я видела, что он в офисе, и Кавафи обнимает его. Он испуганно взглянул на меня и предупредительно взмахнул рукой, поняв, что я направляюсь к ним.
Мои отношения с Людо начались практически сразу после этого случая, и по разным причинам в течение нескольких месяцев я не появлялась на складе. Когда же я приехала туда, Энджела не было видно, а Кавафи с непроницаемым видом молча, стоял в офисе и наблюдал за мной сквозь зеркальное стекло. Даже Дорис держалась отстраненно и не улыбнулась мне в ответ. Видимо, Пенни все рассказала Кавафи. Они знали друг друга уже не один десяток лет. Этот старый грек шил ее первую коллекцию. Даже сейчас, занимаясь более серьезными вещами, она время от времени, памятуя о прежних временах, заказывала ему пошив нескольких десятков юбок или жакетов. Могу представить, что наговорила ему обо мне Пенни: Кэти — охотница за деньгами, Кэти — продавщица; Кэти считает, что слишком хороша для твоего сына; Кэти — прислужница дьявола, обладающая таинственной силой; у Кэти есть третья грудь, которой она вскармливает свое кошачье семейство. И все такое прочее.
Но я постаралась не обращать на это внимания (честно говоря, все было не так уж плохо, учитывая, что в остальном моя жизнь начинала налаживаться), и казалось, что все забыто. Через пару месяцев ничто не напоминало о кризисе, за исключением черной тоски, иногда мелькавшей во взгляде Энджела. И когда я была более внимательной, то чувствовала некий холодок со стороны Кавафи.
Я прошла мимо Дорис, открыла дверь на склад, и на меня будто повеяло… тоской. Я сразу же поняла, в чем дело: эта волна тоски исторгалась из-за рулона шерсти.
Со склада есть выход на погрузочную площадку, а я не люблю возвращаться через фабрику, зная, что Энджел переживает из-за меня. За дверью сразу начинается пандус, а вы ведь знаете, что каблуки и пандус — вещи несовместимые. Поэтому я обычно сажусь наверху, свешиваю ноги и еще немного спускаюсь сама, чтобы спрыгнуть. Именно это я и проделывала, когда кто- то вышел из тени.
— Давай помогу, Кэти, — раздался голос — великолепный, принадлежащий ирландцу. Они кричат для того, чтобы голос назвали мелодичным, и нарушают все общепринятые нормы. Одновременно я почувствовала испуг и умиротворение. Вслед за протянутой рукой передо мной возникло лицо, оно показалось мне немного знакомым.
—Я тебя знаю? — спросила я резко, пытаясь скрыть, что он застал меня врасплох.
— Конечно, да. Я Лайам… Лайам Каллаген. Я возил тебя во время прошлогодней Недели моды.
Так вот оно что! Обычно я приезжаю с теми, кто привозит одежду, и помогаю оформлять павильон, развешиваю части коллекции из одного типа ткани. Сообщаю вам, не сведущим в мире моды: такая часть называется «стори». Но в прошлый раз меня вез Хью, он настоял, чтобы мы остановились у его клуба выпить по джин-тонику — в итоге было выпито коктейлей семь, и к тому моменту, как мы добрались до павильона, вся работа уже была сделана. Пенни рвала и метала, но не смогла ничего сказать, поскольку виноват был ее муж. Тогда я и наткнулась на Лайама, он уже уходил — на каждом его плече раскачивалась стойка-вешалка для одежды. Он прошел мимо меня, а потом оглянулся и достаточно откровенно подмигнул мне.
— О, привет, конечно же, ты Лайам. Я узнала тебя. Что ты здесь прячешься?
— «Прячешься» — не совсем подходящее слово, как считаешь? По-моему, погрузочная площадка фабрики — естественная среда обитания для обычного водителя фургона.
Он был прав, хотя слово «обычный» вряд ли могло ввести кого-то в заблуждение, о чем он прекрасно знал. И хотя я пересекалась с Лайамом Каллагеном лишь однажды, мне было хорошо известно, что он работает практически для всех дизайнерских домов моды в Лондоне. Он был надежным, трудолюбивым, относительно честным и гетеросексуальным. В мире моды любое из этих качеств могло настроить людей против него, но вышло так, что его график был расписан на недели вперед. А еще он был очень даже ничего, почти полная противоположность тому, как принято изображать мошенников-ирландцев: темные вьющиеся волосы, голубые глаза, вытянутое лицо и немного меланхоличный вид, как будто он только что закончил играть фортепьянный концерт. Но тут он улыбнулся… Вот это было сияние: его улыбка могла бы остановить поезд! И заставить замереть любое сердце! Наверняка он долго репетировал перед зеркалом. Предвестником появления улыбки на лице, как всегда в подобных случаях, были глаза: сначала они лишь слегка расширились, затем следовал изгиб губ, и, увидев его, уже невозможно было устоять. Он на мгновение поджал губы и улыбнулся ослепительной белозубой улыбкой, от которой у меня возникло ощущение катания на «американских горках».
— Ну что, ты дашь мне руку, или я должна спрыгнуть и растянуть ногу?
В ответ Лайам снова улыбнулся — в этот раз не особой улыбкой «из всех орудий», от которой запросто могли слететь трусики, — нет, пожалуй, всего на семь с половиной баллов по шкале Рихтера, оценивающей силу улыбки. Но даже этого было достаточно, чтобы мне захотелось впиться в Лайама зубами.
У него была сильная и гибкая фигура человека, которому по работе приходится поднимать и переносить тяжести, а совсем не накачанная в спортзале гора мышц. В течение одной или двух секунд после моего приземления он все еще продолжал держать меня за руку.
— Ты едешь назад в город? — спросила я.
— Именно так. Тебя подвезти?
— Хм, все лучше, чем метро. Даже вонючая кабина старого фургона с окурками на полу и порножурналами под сиденьем. Знаю я вас, водителей.
— Знаешь, ты всегда можешь немного убрать в ней, если захочешь.
Фургон, естественно, был безупречно чистым. Лайам открыл мне дверь и подал руку со словами:
— Ну вот, у меня уже выработалась к этому зависимость.
Дорога в город прошла очень весело, несмотря на напряженное движение. Мы смеялись над отвратительными старыми мегерами, на которых он когда-то работал: сварливыми, размахивающими кулаками сестрами Элланд. Они проверяли, чистые ли у него руки, прежде чем разрешить прикоснуться к любой из их бесценных шляп. Над Эмилией Эдвардз, которая однажды — обвинила его в том, что он съел апельсин, — все знали, что она питала отвращение к этим фруктам. Над Кэтрин Троттер, которая не разрешала никому из своих служащих носить сумки ее дизайна, потому что они не соответствовали нужному имиджу.
