— Он мертв, мы убили его.
Все, с меня хватит. Я поднялась и направилась в противоположный конец вагона. К счастью, мы уже подъезжали к станции. Я никогда не была так рада оказаться в Майл-Энде. Торопясь к выходу, я оглянулась. «Распутин», прижав лицо к стеклу, смотрел мне вслед. А через его плечо я в последний раз увидела, как сморщилось лицо женщины.
По Майл-Энд-роуд до склада идти всего десять минут, но этот путь каждый раз выматывает меня. Тот, кто не имеет отношения к миру моды, считает, что вся его суть в Милане, подиумах и супермоделях. И, только оказавшись внутри, можно увидеть полулегальные предприятия, где эксплуатируется ручной труд, склады, рискованные сделки и Майл-Энд.
Я ненавижу этот район с его унылыми улицами, отвратительными маленькими домишками и дерьмовыми магазинами. Не выношу людей, плохо подстриженных и в дешевой одежде. Терпеть не могу автобусы на главной улице и небольшие кафе со специальными скидками для пенсионеров. Там все время идет дождь — и это ужасно, я ненавижу все это, потому что сразу вспоминаю о доме и знаю — там с нетерпением ждут моего возвращения.
Ну ладно, закончим на этом. Я пообещала себе больше никогда не ныть по поводу Майл-Энда. Не сомневаюсь, это замечательный, достойный уважения район, который любят живущие в нем натурализованные иностранцы. Им восторгаются историки города за удивительные заброшенные концертные залы и кинотеатры, построенные в стиле ардеко. К Майл-Энду относятся как к Мекке те, кто почитает огромные белые автофургоны. Район, против которого я протестую, — это Майл-Энд духа, метафора, символ. А символ чего именно? Вы узнаете это, когда мы доберемся до города Ист-Гринстед… или, ну я не знаю, примерно через сто страниц.
Вернемся к складу. Это место, где хранятся наши ткани. Можете мне не верить, но слово «склад» слишком серьезное для обозначения этого помещения. Кто бы подумал, что это слово вообще может быть слишком серьезным? Что у нас есть — помещение, площадью со среднюю лондонскую квартиру с двумя спальнями, примыкающее к «Кавафи кутюр». «Кавафи» занимает большой сарай, в котором усиленно трудятся швеи — они сидят в четыре ряда по шесть человек. Это женщины с толстыми лодыжками и безумно быстрыми пальцами. Я всегда стараюсь поговорить с ними, когда прохожу мимо них к складу. Они шутят, что я принцесса, и мне кажется, я напоминаю им экзотическую райскую птицу, залетевшую на задний двор пригородного дома. Обязательно останавливаюсь рядом с женщиной, которая сидит ближе всех к двери нашего склада. Думаю, она последняя во всей стране носит имя Дорис. Наверное, она родилась в то время, когда оно еще ассоциировалось с чем-то утонченным и стильным, мундштуками и бокалами-флюте для шампанского, но вскоре это имя стало признаком женщин определенного социального уровня: «Посмотрите на меня, я зарабатываю на жизнь уборкой в богатых домах, ношу специальные чулки от варикоза. Мои волосы всегда будут пахнуть жиром, и я никогда не буду успешной, счастливой и любимой женщиной».
— Как там твой парень, моя дорогая? — спросила она. Ее пальцы ни на секунду не останавливались — она продолжала строчить шов.
— О, ну ты же знаешь мужчин, — ответила я, улыбнувшись и пожимая плечами.
Дорис пронзительно захохотала, как будто я только что рассказала лучший анекдот века. Пока она смеялась, ее волосы, напоминающие скрепленные цементом волокна, покачивались, как одна большая глыба. На ней было серое с белым платье из полиэстра, все в розовых, неопределенного вида цветах. Видимо, оно не прошло контроль качества в сети магазинов «Си энд эй», и Дорис купила его на местном рынке. Это платье могло смотреться вполне модным на девушке, чей возраст и комплекция были бы наполовину меньше.
— Ох уж эти мужчины, — проворковала она. Можно подумать, она знала всех до единого — и лордов и рабов, — а не только одного драчливого горбатого инженера-железнодорожника. Он воспользовался ее добродетелью, честно говоря, не такой уж неприступной, а потом бросил, беззубую и с ребенком. — Но у тебя-то все в порядке там, внизу. Не сомневаюсь, это поможет тебе добиться успеха.
Я слегка покраснела и оглянулась по сторонам. Кавафи был в своем офисе — небольшой пристройке с прозрачной стеной с другой стороны фабрики. И Энджел тоже был там. Он был, вернее, вообще он — сын Кавафи. И влюблен в меня.
К Кавафи все относятся очень хорошо. Он из тех маленьких старичков, которых хочется
обнять. Ни разу не видела его без коричневого рабочего халата, в нагрудный карман которого засунуто по меньшей мере шесть ручек. Думаю, он надеялся, что у нас с Энджелом может что-то получиться. Обычно он приглашал меня в офис, наливал кофе и смущал бедного мальчика перечислением его многочисленных достоинств: «…а еще он высоко прыгает… он просто очень скромный, но он может прыгать очень хорошо… А еще бег, и аттестат о среднем образовании, посмотри — вот он здесь в рамке на стене: география, история, математика, правда, не очень хороший балл, но все равно проходной».
Ах, Энджел, Энджел… Несколько лет назад, еще работая в магазине, я приходила на склад помогать перетаскивать вещи. Энджел тогда только начал работать вместе с отцом. Он учился на бухгалтера, но не смог сдать экзамены. Мне, конечно, не стоило называть его идиотом, это было невежливо и совсем не обязательно. Честно говоря, нам бывало весело вместе: он рассказывал забавные истории про отца, а я про Пенни. Жесткие кудрявые волосы, чувственные губы — его можно было бы назвать красивым, если бы не рост. Видите ли, он был дюйма на три ниже меня — и меня это совсем не устраивало!
И вот что случилось однажды днем, когда я разбирала рулоны льняной ткани — мы собирались выпустить свой вариант самого популярного наряда того сезона: легкое пальто жемчужного цвета, которое, распахиваясь, открывало узкое облегающее нежно-серое платье. Оно прекрасное сочеталось с изумительной шелковой подкладкой пальто. В этом наряде даже девушки из провинции — крупные и с плохой кожей — начинали жеманно вести себя и становились похожими на Одри Хепберн (таким было волшебное свойство одежды от «Пенни Мосс»). Неожиданно я ощутила чье-то присутствие и, оглянувшись, увидела Энджела, стоящего настолько близко, что можно было почувствовать жирный запах его волос и разглядеть отдельные частицы перхоти. Он молчал, но глаза его выражали твердую решимость, и я заметила, что он крепко сжимал губы то ли от страха, то ли от волнения, а может быть, от страстного желания.
— Энджел! — весело обратилась к нему я, намеренно избегая конфликта. — Поможешь мне? Здесь все такое тяжелое.
Но он не двигался с места, напряженно подавшись вперед. Казалось, ноги не слушались его.
— Энджел, ты ведешь себя глупо. — Я начинала ощущать дискомфорт.
И вдруг он протянул волосатую руку, положил ее мне на задницу, и через нежный шелк я почувствовала, какая она холодная и мокрая. Странно, но я осознавала, что этот жест не был жестким сексуальным посягательством и моей чести ничто не угрожало. Энджел просто не мог найти правильных или, вернее, вообще никаких слов и выразил свои чувства именно таким способом. Начни он говорить, я с удовольствием ответила бы ему. Но Энджел молчал, и у меня оставался единственный способ завершить этот неприятный инцидент. К тому же я опасалась, что на юбке останется мокрый отпечаток его ладони, а это очень раздражало. Поэтому я дала ему пощечину.
