Трюки с картами я люблю больше всего. Ловкость рук у меня всегда была лучше развита, чем у них, думаю, что и сейчас я в состоянии их посрамить. Я могу сама проделать все эти штуки: пальмирование[9], фальшивую подрезку[10], филирование[11], нужную тебе сдачу, а в удачный день, да потренировавшись, могу даже сварганить правильную фаро-тасовку[12]. Я целых четыре месяца осваивала карты. Четыре месяца я просидела в своей комнате с колодой карт, гибкой, словно лист свинца. Не счесть было порезов на моих больших пальцах, красных как раки. Кончики всех прочих пальцев покрывали волдыри.
Овладев основами мастерства, я отправилась к Ларри и Полу похвастаться достижениями. Когда я у них на глазах разделила колоду на две идентичные половины и сложила их вместе так, что карты из обеих половин симметрично чередовались, они обалдели. Всю следующую неделю они со мной не разговаривали. Мне уже стало казаться, что это у них — до конца дней. Только бы не рехнулись, пытаясь обучиться вольтам, которые я уже освоила.
* * *
— Значит, выполнять трюки ты не разучилась? — говорит Ларри, глядя, как я вытаскиваю очередного туза из-под низа только что перетасованной колоды.
— Не разучилась, — отвечаю я. — Это на всю жизнь — все равно что уметь ездить на велосипеде.
— Да уж, наверное, — раздраженно бурчит Пол, — либо пальцы у тебя по-прежнему слишком длинные по отношению к ладоням.
Его слова переполняют чашу терпения. Попросить их, что ли, рассказать о себе всю правду? Самое время. А может, настучать на них в Королевское общество защиты птиц, что они дурно обращаются с голубями? Или сорвать с головы дуршлаг и потихоньку выползти на улицу перекурить, пока никто не видит?
* * *
Прислонившись к сырой стене где-то у гаража, я смакую сигарету. От табака я уже успела отвыкнуть. У меня даже кружится голова, когда я вдыхаю очередную порцию никотина. Интересно, заметил ли кто-нибудь, кроме Джо, что я вышла? Просто невозможно поверить, как мало они все изменились. Ларри и Пол по-прежнему подхватывают друг за другом неоконченные фразы и одеваются так, будто один — зеркальное отражение другого. Фрэнк по-прежнему дважды стучит по стеклу барометра-ракеты всякий раз, когда проходит мимо. Он даже сидит в том же светлом кожаном кресле, что и всегда, и на спинке кресла все то же темное пятно от брильянтина. Никому, кроме него, не разрешается здесь сидеть. Порой мне кажется, что он ничего больше в жизни по-настоящему не любил. Ну разве что еще маму и церковь.
* * *
— Тебе плохо, Одри?
— Нет, со мной все в порядке. — Неожиданное появление Фрэнка в проеме кухонной двери меня даже испугало. — Со мной все хорошо, не беспокойся.
— Я и не знал, что ты еще куришь. — Фрэнк закрывает дверь и застегивает пуговицы на своей спортивной куртке.
— Я обычно не курю, Фрэнк. Купила сигареты по пути сюда, опасаясь, что все будет…
— Непросто?
— Да. Напряженно, это уж точно.
Фрэнк потирает затылок.
— Наверное, ты все еще скучаешь по ней.
— Ну да. Как и все мы.
Фрэнк желает поговорить со мной. Скрипя влажным гравием, мы направляемся к беседке у пруда и усаживаемся на пластиковые стулья.
— Что случилось? — спрашиваю я. Уж не болен ли он? — Надеюсь, ничего такого?
Некоторое время он молчит, а потом выдает:
— Одри, мне тяжело касаться этого, но я должен тебе сказать…
Я только крепче сжимаю сигарету. Что-то не похоже на Фрэнка — исповедоваться и каяться не в его стиле.
— Я рад, что ты приехала сегодня. — Фрэнк стряхивает пушинку с брюк. — Столько времени прошло.
Я молча пускаю дым.
— Я никогда не говорил тебе этого раньше, — произносит Фрэнк негромко, — но иногда мне кажется… кажется, что в юные годы мы тебе чего-то недодали.
В горле у меня набухает комок. Остается только зареветь.
— Все было нормально, — говорю я. — Вы сделали все, что могли. И мне, и вам это нелегко далось.
— Ну да. — Фрэнк явно не в своей тарелке. — Я рад, что у тебя все как будто уложилось. Джо, похоже, хороший парень.
— Хороший, — подтверждаю я, — просто замечательный.
Фрэнк отхлебывает виски.
— Он сказал мне, что ты теперь репетиторством занимаешься?
— Да, даю частные уроки. Уже несколько лет. Кроме того, я бухгалтер. Работаю на Джо и нескольких местных предпринимателей.
— Он говорил, что в этом году ты собираешься сдать экзамены и официально получить квалификацию преподавателя.
— Я подумываю об этом. — Я верчу браслет на руке. — Но я еще не решила. Понятия не имею, что там конкретно надо сдавать по математике, и не знаю, стоит ли себя…
— Связывать?
— Да. Пожалуй, это верное определение.
Какое-то время Фрэнк обдумывает мои слова.
— Ты очень похожа на своего отца, — произносит он, бренча кубиками льда в своем стакане. — Прямо два сапога пара.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, плотнее закутываясь в свой кардиган.
— Я имею в виду, — Фрэнк выпячивает грудь, будто голубь, и осушает свой стакан, — что вы вечно ищете, где лучше. Скитальцы, романтики, вот вы кто.
Я не нахожу смысла в его словах. Остается только ощущение, что меня критикуют.
— Не знаю, о чем ты, — раздельно произношу я, — и не вижу ничего романтического в болезненном азарте. Потом, он же бросил всех и вся. И все потерял.
— Ты о своей маме?
— Да. — Глаза у меня опущены. — И обо всех нас.
Фрэнк сидит неподвижно и о чем-то думает. Он смущен и явно хочет оказаться подальше отсюда. Внезапно Фрэнк прокашливается, достает из кармана мятый конверт и протягивает мне:
— Возьми. Я должен был передать его давным-давно. Надеюсь, я не упаду в твоих глазах окончательно.
— Что это такое?
— Твой отец оставил для тебя. После того как мы запретили ему появляться на похоронах.
Последние слова он просто выдавливает из себя, будто что-то гадкое и неприятное.
Дыхание у меня перехватывает в буквальном смысле этого слова.
— Вы запретили ему приезжать? — сиплю я, как только вновь обретаю дар речи.
