Нужно обязательно поцеловать священную книгу, упавшую на землю.
– Черта с два!
Он подполз к своим книгам, пренебрежительно собрал их и поднялся на ноги.
Из этой схватки Бривман лучше всего запомнил холодный лунный свет, резко очерченные деревья и унижение проигрыша – не просто горького, но противоестественного.
22
Он читал о гипнозе все, что мог. Прятал книги за шторой и изучал их при свете фонарика.
Вот где настоящий мир.
Там была длинная глава «Как гипнотизировать животных». Кошмарная иллюстрация: петухи с остекленевшим взглядом.
Бривман воображал себя воинственным святым Франциском[21]– он командует миром посредством верных стад и стай. Приматы в роли послушных сатрапов. Голубиные тучи, готовые покончить с собой, бросившись навстречу вражеским самолетам. Гиены-телохранители. Массовые триумфальные соловьиные хоры.
Товарищ, которого назвали так до сталинско-гитлеровского пакта, спал на крыльце под полуденным солнцем. Бривман присел на корточки и покачал маятником из дырявого серебряного доллара. Пес открыл глаза, понюхал, дабы убедиться, что это не еда, и заснул вновь.
Но естественный ли это сон?
У соседей жила карикатурная такса по имени Коньяк. Бривман вглядывался в ее золотые глаза в поисках раба.
Действует!
Или просто ленивый, влажный полдень?
Пришлось перелезть через забор, чтобы добраться до лайзиного фокстерьера, –он заморозил собаку в сидячем положении в нескольких дюймах от миски «парда»[22].
Тебе будет оказана большая честь, лайзина псина.
После пятой удачной попытки опьянение темной силы вынесло его на бульвар, и он мчался, ничего не соображая и хохоча.
Заморожена целая улица собак! Пред ним расстилался весь город. У него будет шпион в каждом доме. Стоит лишь свистнуть.
Возможно, Кранц заслужил провинцию.
Свистнуть – вот и все. Но бессмысленно ставить видение под угрозу столь грубой проверкой. Он запихал руки поглубже в карманы и понесся домой на крыльях тайны своей революции.
23
В то средневековье раннего отрочества он был почти на голову ниже большинства своих друзей.
Но не он, а его друзья почувствовали себя униженными, когда на своей бар-мицве ему пришлось встать на стул, чтобы видеть из-за кафедры. Его не волновало, как он выглядит перед собранием: синагогу построил его прадед .
Невысоким мальчикам полагается выбирать невысоких девочек. Таково правило. Он знал, что желанных длинных девчонок, смущенных разницей в росте, легко успокоить байками и разговором.
Друзья твердили, что его рост – ужасное несчастье, и убедили его. Убедили дюймами плоти и костей.
Он не знал их тайны: как удлиняются тела, как им помогают воздух и пища. Как это им удается умасливать вселенную? Почему небеса что-то от него утаивают?
Он начал считать себя Крошкой-Заговорщиком, Хитрым Карликом.
Он неистово трудился над обувью. Отодрал каблуки от старой пары и попытался прибить к своим ботинкам. Резина неважно держит гвозди. Придется быть осторожным.
Это происходило в глубоком подвале его дома – мастерской, обычной для бомбистов и возмутителей общественного спокойствия.
И вот он встал, на дюйм выше, ощущая смесь стыда и коварства. Ничто с мозгами не сравнится, а? Он провальсировал по бетону и шмякнулся об пол.
Безумие, владевшее им несколько минут назад, совершенно забылось, но вернулось, когда он мучительно сел, глядя вверх на голую лампочку. Отвалившийся каблук, сделавший ему такую подлость, по-крысьи съежился в паре футов, остро оскалился торчащими гвоздями.
Вечеринка – через пятнадцать минут. А Плюшка ходит с теми, кто старше, а следовательно, выше.
Поговаривали, что Плюшка подкладывает себе в лифчик «клинексы». Он решил позаимствовать методику. Аккуратно вложил в каждый ботинок клинексовую платформу. Пятки поднялись почти до края. Он пониже спустил брюки.
Несколько кругов по бетону, и он убедился, что способен маневрировать. Паника ослабла. Вновь восторжествовала наука.
Потолок освещали лампы дневного света, прятавшиеся в фальшивой лепнине. Наличествовал обычный зеркальный бар с миниатюрными бутылочками и стеклянными безделушками. Мягкие стулья выстроились вдоль одной стены, на которой пастелью были изображены пьяницы разных национальностей. Бривманы не одобряли отделанных подвалов.
Полчаса он танцевал неплохо, а потом начали болеть ноги. «Клинексы» под пятками скукожились. После еще двух джиттербагов он с трудом мог передвигаться. Отправился в ванную и попытался расправить «клинексы», но те сбились в твердый ком. Он было подумал выбросить их вовсе, но представил, с каким изумлением и ужасом вся компания уставится на его усохшую фигуру.
Он наполовину просунул ногу в ботинок, положил ком между каблуком и ступней, сильно придавил и завязал шнурок. Лодыжки пронзила боль.
«Танец зайчиков» его чуть не убил. Посреди строя, стиснутый между девочкой, которую держал за талию, и девочкой, которая держала за талию его, громкая музыка повторяется без конца, все бубнят раз, два, раз-два-три, ноги от боли становятся неуправляемыми, он думает: должно быть, это и есть Ад, сбитые ноги и вечный «заячий танец», из которого никогда не выбраться.
Ее фальшивые сиськи, мои фальшивые ноги, ох ты ж, сволочная компания «Клинекс»!
Одна лампа мигала. Стены сочились недугом. Может, у всех, у каждого здесь, в этом в скачущем строю – клинексовая бутафория. Может, у кого-то клинексовые носы, клинексовые уши или клинексовые руки. Его скрутило уныние.
Зазвучала его любимая песня. Ему хотелось танцевать, прижавшись к Плюшке, закрыть глаза, уткнуться в ее только что вымытые волосы.
…та, что станет женой мне, должна
быть в шелках, кружевах, пахнуть, словно весна[23]
Но он едва держался на ногах. Приходилось все время переносить вес с одной ноги на другую, чтобы боль распределялась равномерно. Он шаркал ногами, часто не попадая в такт; и без того неидеальные, его па становились еще дерганнее. Он хромал все явственнее, и, пытаясь сохранять равновесие, был вынужден все крепче цепляться за Плюшку.
