В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно… Мой план состоит в том, чтобы, по отречении от этого неприглядного поприща (я не могу еще положительно назначить время сего отречения), поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая свое счастье в обществе друзей и изучении природы»…
Беседуя со своим новым доверенным лицом Адамом Чарторыйским, польским аристократом, после раздела Польши жившим в Петербурге в качестве заложника, Александр еще более резко нападает на политику своей бабки. Во время долгой прогулки по аллеям Таврического сада молодой великий князь уверяет своего изумленного и восхищенного собеседника, что ненавидит деспотизм во всех его формах, что свобода – неотъемлемое право каждого, что он живо интересуется французской революцией, не одобряя ее ужасных заблуждений. Он сочувствует несправедливо униженной Польше, превозносит Костюшко[5]как незапятнанного героя и заявляет, что желал бы возрождения этой благородной страны. Развивая далее эти мысли, он порицает внешнюю политику Екатерины, на протяжении всего царствования мечтавшей о русской гегемонии.
Воспроизводя эту беседу в своих «Мемуарах», Адам Чарторыйский заключает: «Сознаюсь, я ушел пораженный, глубоко потрясенный, не понимая, что это – сон или действительность. Как! Русский князь, будущий преемник Екатерины, ее внук и любимый ученик, которого она хочет, отстранив сына, видеть царствующим после себя, о котором говорили, что он наследует Екатерине, этот князь отрицательно отзывался о политических принципах своей бабки, отвергал недостойную внешнюю политику России, страстно любил справедливость и свободу, жалел Польшу и хотел видеть ее счастливой! Не чудо ли это было?»
Несомненно, Чарторыйский принимает вольнолюбивые речи Александра за чистую монету. И, бесспорно, в тот момент, наедине со своим другом, великий князь искренен. Но при этом он ни на минуту не забывает, что обращается к польскому дворянину, патриоту, оскорбленному за свою родину, и, желая понравиться ему, несколько преувеличивает и свой либерализм, и свое возмущение.
Перед Екатериной он никогда бы не осмелился держать подобные речи. Когда она объявляет ему, что намерена назначить его наследником престола через голову отца, он лепечет в ответ, что не хочет царствовать. Она настаивает, он уклоняется. Он не создан для блеска и власти, уверяет он, его мечта – мирная семейная жизнь где-нибудь в провинции, может быть, даже за границей, и если Ее Величество его любит, то должна помочь ему удалиться от двора. Екатерина, глубоко уязвленная, пробует атаковать внука с другой стороны. Она требует к себе Лагарпа и приказывает ему воздействовать на ученика всем своим авторитетом и влиянием и склонить его принять корону, ибо Павел не станет ее преемником. Неподкупный швейцарец, возмущенный этой безнравственной мерой, противопоставляющей сына отцу, отказывается вмешиваться. Такое непонимание со стороны человека, всем ей обязанного, выводит Екатерину из себя. Она вдруг вспоминает, что он якобинец, приверженец идей, которые сама она уже не разделяет, и что его присутствие при дворе раздражает многих. После нескольких дней размышлений она уведомляет Лагарпа, что более не нуждается в его услугах. Он может укладывать багаж. Потрясенный учитель сообщает новость ученику. Тот бросается ему на шею. Обнявшись, они вместе оплакивают выпавший им жестокий жребий. Оставшись в своей комнате один, Александр, удрученный предстоящей разлукой, поверяет свои печали бумаге: «Прощайте, мой дорогой друг. Как трудно мне написать это слово! Помните, что оставляете здесь преданного вам человека, который не в состоянии выразить вам свою привязанность и который обязан вам всем, кроме рождения».
Перед тем как покинуть Россию, Лагарп, по просьбе Александра, составляет «Наставления» о том, каким образом великому князю достойно выполнять монаршеские обязанности. В документе учтено все: нравственные устои и личная гигиена, принципы правления и режим питания. Александр, само собой разумеется, забудет эти советы, как только прочтет, но уважение к автору сохранит навсегда.
К счастью, светская суета и увеселения двора, который он так осуждает, мало-помалу рассеивают его печаль. Екатерина, уловив перемену в настроении Александра, возобновляет разговор о престолонаследии. Принять корону – его долг, убеждает она, ибо, если она достанется Павлу, придет конец мечтам о либеральном будущем России. Если же на трон взойдет Александр, то, разумно проводя в жизнь предписания Лагарпа, он облагодетельствует свое Отечество. Дабы ее речи крепче запечатлелись в сознании внука, она излагает их письменно. И Александр как будто поддается уговорам. Но не стоит ждать от него прямого ответа. Когда думают, что уже навязали ему свою волю, он умеет ускользнуть, точно угорь. Не соглашаясь, но и не отказываясь, он пишет Екатерине в высшей степени двусмысленное письмо:
«Ваше Императорское Величество! Я никогда не буду в состоянии достойно выразить свою благодарность за то доверие, которым Ваше Величество соблаговолили почтить меня, и за ту доброту, с которой изволили дать собственноручное пояснение к остальным бумагам. Я надеюсь, что Ваше Величество, судя по моему усердию заслужить неоцененное Ваше благоволение, убедится, что я вполне чувствую значение оказанной милости. Действительно, даже своею кровью я не в состоянии отплатить за все то, что Вы соблаговолили уже и еще желаете сделать для меня. Эти бумаги с полной очевидностью подтверждают все соображения, которые Вашему Величеству благоугодно было недавно сообщить мне и которые, если мне позволено будет высказать это, как нельзя более справедливы. Еще раз повергая к стопам Вашего Императорского Величества чувства моей живейшей благодарности, осмеливаюсь быть с величайшим благоговением и самой неизменной преданностью.
Вашего Императорского Величества всенижайший, всепокорнейший подданный и внук. – Александр».
Екатерина, читая это послание, должна была вообразить, что убедила внука, а Павел, попадись ему на глаза эти строки, не смог бы заключить, что сын хочет отнять у него скипетр. Впрочем, чтобы совершенно оградить себя от опасности с этой стороны, Александр также пишет и отцу, нарочно заранее обращаясь к нему «Ваше Величество». Так он балансирует между двумя владыками, которые распоряжаются его судьбой. Он обезопасил себя с обеих сторон и выжидает, предоставив обстоятельствам решить его участь.
С некоторых пор оба великих князя сблизились с отцом. Павел, избегая показываться при дворе Екатерины, превратил свою резиденцию в Гатчине в прусское поместье. Расположенный недалеко от Петербурга Гатчинский дворец, мрачный и суровый, возвышается посреди огромного парка. Здания, которые его окружают: конюшни, псарни, больница, магазины, мастерские, казармы, – построены по прусскому образцу. На солдатах прусская военная форма: узкие мундиры, ботфорты, перчатки с раструбами, громоздкие треуголки, волосы смазаны салом и заплетены в косы. Численность отрядов около 2400 человек. Здесь царит железная дисциплина, а большая часть времени проходит в учениях и смотрах. Малейшее упущение в обмундировании или построении наказывается палочными ударами. Армия, чтобы быть сильной, должна состоять из автоматов, и все человеческое в солдате должно искоренять – выбивать палками. Правда и то, что гатчинские отряды составлены из разного сброда. Большинство офицеров – негодяи, трусы и пьяницы, выгнанные из полков за дурное поведение. Грубые и необразованные, эти люди обладают важным достоинством: они добровольно подвергаются унизительной муштре и беспрекословно исполняют самые абсурдные приказы. «Между сими подлыми людьми, – пишет мемуарист Вигель, – были и чрезвычайно злые. Из Гатчинских болот своих они смотрели с завистью на счастливцев, кои смело и гордо шли по дороге почестей… они закипели местью». Павел, во всем подражавший Фридриху II, не мыслит командовать солдатами иначе, как под звуки труб и гром барабанов. Пушки чуть что – палят, и беспрерывные орудийные залпы бросают в дрожь женщин семьи Павла.
